ВОСПОМИНАНИЯ
Пять лет назад ушел из жизни профессор, доктор медицинских наук, более двух десятков лет возглавлявший Тюменский мединститут, – Николай Федорович Жвавый.
Родился он 3 марта 1938 года, окончил омский институт, защитил кандидатскую диссертацию. Ректор Тюменского мединститута с 1977 по 1998 годы. За заслуги в организации медицинского образования и науки награжден орденами Дружбы народов и «Знак Почета», медалями «За освоение недр Западной Сибири» и «За заслуги Отечественного здравоохранения».
Многое мы знаем и помним из жизни этого удивительного человека. Но вот то, что оставил свои воспоминания о жизненном пути, знают немногие. Поэтому мы и предоставим слово самому Николаю Жвавому.
В последние годы я часто размышляю, как мне удалось прожить такую долгую и непростую жизнь, пройти через многочисленные житейские испытания. Пройти и сохранить свою душу, конечно же, истерзанную, израненную, с чащобами и завалами. Думаю, что благодаря людям, с которыми я начинал свою жизнь в кубанской станице. Там, в глубинке, тупиковом месте на берегу лимана Азовского моря, среди плавней, заросших камышом, с одной стороны, и бескрайними степями – с другой. Куда пришли пешим ходом 200 лет назад в раздольные кубанские места черноморские казаки. Мне было три года, когда началась война. В моей памяти сохранились, возможно, по рассказам, а может, и по ярким детским впечатлениям проводы отца на фронт на вокзале, немецкие самолеты, кружащие в небе, ожидание бомбежки, отступающие наши части. А потом помню отчаянные громкие рыдания и тихие слезы матери по моему отцу, погибшему на фронте уже в декабре 1941 г.
Во время войны и оккупации было трудно, но еще сложнее стало жить в послевоенные годы: во-первых, безы- сходность, никаких надежд на возвращение отца, во-вторых, непомерные налоги, жуткие займы, почти ничем не обеспеченные колхозные трудодни и никого родных рядом, кто словом или делом мог помочь. Все мои дедушки и бабушки сгинули, оказались загубленными в лихолетние 30-е годы.
На руках у матери, кроме меня, две 12-летние дочери. В школу идти не в чем и не с чем. Никогда не забуду чернильную таблетку, которую взял посмотреть в торговом ряду на базаре, а затем зажал ее в руке и убежал, да с такой невероятной скоростью, что сердце вырывалось из груди, когда добежал до дома. Неизвестно от чего больше: от страха, стыда или спринтерского бега. Но не было отчаяния, уныния. Всем было голодно, холодно, а жизнь пробивалась через все трудности и невзгоды.
Что питало меня телесно в те годы? Жидкие колхозные трудодни и пригоршни зерна, что тайком приносили с колхозного тока моя мама и сестры, да колоски, которые я собирал на сжатом поле вместе с другими колхозными ребятишками. До сих пор помню нагайку, что прошлась не один раз по моей спине, и крепкую руку объездчика. Спина-то маленькая да костлявая, а кровь закипела жирным кроваво- красным следом. Вот уж покрасовался перед домашними и сверстниками, а у самого гордость: весь угол в хате забит моими колосками. И, конечно же, огород размерами с полгектара, вот только одна незадача: его надо вручную вскопать, посадить, прополоть, полить, а потом уж и урожай собрать.
А что питало духовно? Конечно же, школа, умные мои учителя и постоянные уроки добра, которые не столько поучениями, сколько смирением и добротоделанием преподала мне моя замечательная мама. Она понимала, что домашнего воспитания дать мне не может, хватило бы сил накормить да одеть детей. И моя мудрая святая мама решила вверить меня Богу. Почти безграмотная женщина, окончившая еще до революции один класс церковно-приходской школы, она говорила мне о грехах и страхе Божьем, о любви к Богу и людям. Водила в церковь, а затем я уже самостоятельно стал ходить и простаивал богослужения.
А затем в школе нарастает давление, начинается психологическая обработка и отсекается постепенно религиозное сознание. Упорно нагнетается мысль: религия – зло, опиум для народа. В детские мозги хорошо продуманная пропаганда постоянно закачивает идею будущего коммунистического рая. И я перешел в другую веру и служил ей искренне и истово и, видимо, способен был на неблаговидные дела, но и здесь Бог хранил меня, и я в глубинах души от него не отвернулся, никого не предал, никому не навредил.
И, разумеется, вели меня по жизни окружающие люди: в детстве и в юношеские годы это были станичники. В основном, женщины, как правило, потерявшие на фронте своих мужей и сыновей и потому особенно сердобольные к детям. В колхозной бригаде я разносил и развозил им воду во время прополки, либо занимался другими делами с ребятами.
Замечательные женщины-труженицы, от зари до зари работавшие на колхозных полях, не слышавшие ласкового слова, озабоченные тем, как выжить самим и поставить на ноги своих детей. Каждая с такой трудной судьбой, но не теряющая присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Они скрашивали жизнь свою задорной кубанской песней, которую запевали при любом удобном случае. И смех, и слезы, и шутки, и горечь утрат – все было в их жизни.
Но вот позади школа, а впереди открывается необъятное поле, именуемое самостоятельной жизнью. И не думал, не гадал я ни о пределах этого поля, ни о том, куда и как идти по нему: не знал, что ждет меня впереди, какие рытвины и ухабы предстоит преодолеть. И если раньше были короткие и хорошо знакомые дороги в школу, в широкие кубанские степи, на лиман и речки, то теперь открывались неизведанные просторы по пути почти через всю страну в Сибирь, в далекий неизвестный Омск. Город, который случайно (хотя я в том усматриваю Божий промысел) возник в моем воображении, а затем зафиксировался в сознании. С этих пор началось мое непрерывное движение по необъятному житейскому полю.
И в этом движении не было проторенных, а тем более прямых дорог. Обозначались, скорее, только общие направления движения. И в ходе этого движения в разное время появлялись рядом со мной каждый раз новые люди. Проходили со мной вместе какой-то отрезок общего пути, задавая темп, энергию и вектор движения, либо подчинялись моему жизненному ритму.
Затем каждый уходил в свою сторону, по своей дороге либо тропе. Однако память сохранила лица (к сожалению, не все) и те встречи, и душевные нити, что связывают мою судьбу и жизнь многих людей... Так и напрашивается мысль о книге воспоминаний: «По жизни – вместе». Только книга эта по силам большому авторскому коллективу...
Естественно, движение далеко не всегда было поступательным, иногда оно замедлялось, приостанавливалось. Да и вообще, вряд ли можно говорить о линии жизни, а, скорее, о мозаике, которая складывалась из многочисленных разных по цвету кусочков и только со временем обозначилась общая картина судьбы. И такая это сложная житейская ткань, и такие в ней были повороты, что, казалось подчас, – тупик...
Временами пугала неизвестность, в душу заползали тревоги и даже страх перед возможными испытаниями, да и вообще перед неизведанным, ведь до окончания школы никуда за пределы станицы я не выезжал, о жизни в больших городах ничего не знал, даже радио в доме не было. И все же и на пути в Омск, и в последующем было состояние беспечности и эйфории от бесконечного потока людей, исполненных, как правило, участия, доброго расположения, живого интереса. И это чувство безмятежности, конечно же, шло от молодости и инстинктивной веры в людей. Никто мною не был особенно озабочен, кроме мамы, но и она реально ничем помочь не могла. Никто не наставлял, не формировал. Было просто общее движение по жизни, а ориентирами служили те вечные ценности, почерпнутые из школьной жизни и нашей непростой отечественной действительности, и, конечно же, из той многочисленной художественной литературы, которую я поглощал в невероятных количествах...
А в заключение хочу привести трогательные стихотворные строчки:
Многие мне люди помогали:
Поделом хвалили и ругали,
Голодал – последнее делили,
Уставал – свою постель стелили.
Так людей мне много помогало –
Имена их память растеряла.
Даже если вспомнить их сумею –
Всех не накормлю, не обогрею.
Чем им отплатить за все – не знаю.
Их черты, улыбки вспоминаю,
Понимаю больше с каждым годом,
Что такое долг перед народом.
