БЫЛЬ
Духовой оркестр располагался под самым куполом цирка-шапито, и музыка во время представления звучала вполне прилично, от души. Некоторые из зрителей специально приходили, чтобы послушать «живьём» сию божественную игру.
Выдувая медь в «четыре форты», во всю мощь своих лёгких, кудесники мелодии и ритма лихо превращали «пьяно» в «форте» и наоборот. И ничего, что не имеется усилительной аппаратуры. На что она? Им громкие дудки даны, вот и дуют. Для музыкантов ведь что важно? Сам процесс игры. Вот они и стараются, доводя друг друга до состояния контузии и находя в этом подлинное наслаждение. «Не жалей музыкантов, Русь!» – патетически изрёк, наблюдая сию картину знакомый искусствовед, впадающий в экстаз критик, специализирующийся на ниве поэзии и композиторства.
Он выяснил, что сюда берут на работу в первую очередь тех, кто решительно и бесповоротно настроен на то, чтобы посвятить себя высокой миссии громкого музицирования. Специалисты их еще называют слухачами. Что, однако, не исключает умения читать ноты. В том числе написанные любым почерком, на любой, даже самой замусоленной оберточной бумаге. Особенно приветствовалось виртуозное исполнительство при минимальном освещении и в бешеном темпе, задаваемом маэстро дирижером. Со временем каждый определял для себя: крепкое здоровье плюс хорошая реакция тут выручают чаще, чем идеальный слух и музыкальная грамотность.
Настоящий лабух ведь не знает репетиций, а партитуру в основном читает «с чужого листа», часто в условиях цейтнота. Совсем необязательно, чтобы представитель заезжей цирковой труппы, передавая вам ноты, умел объяснять, какую музыку играть – пусть даже и по памяти, а иногда – на пальцах. Потому что ноты передаются из поколения в поколение, из цирка в цирк, листы с годами превращаются в драгоценные лохмотья, которые то теряются, то вновь находятся. Вот и выходит, что успех циркового представления зависит от того, как оркестр прочитает рукотворные знаки, если таковые имеются, что увидит в жестах заезжего гастролёра! Если же понимания нет, а из произведения вырван целый клок, то приходится домысливать: что же там всё-таки было написано. Лабухи говорят: здесь главное – дружно перейти ту часть, которую давно сыграли и вырвали с мясом коллеги-оркестранты в других цирковых городах. Однако нашим помогает… демократия – она по-свойски вторглась в творческий процесс. Поскольку это народ бывалый, дружно голосуют: тут играем, тут не играем, дуем в трубы, даже когда в партитуре… отсутствуют ноты. Нередко последнее слово («за» или «против») остаётся за музыкантским сообществом, а в основном, конечно, командует дирижёр. По наиболее уцелевшим фрагментам нот он предлагает продвинутым виртуозам, коллегам по цеху, дать волю фантазии и все-таки соединить их в какую-нибудь сюиту, памятуя в то же время о воле большинства при голосовании.
Обиднее всего, когда часть нот перечёркнута: мол, это играть ни в коем случае нельзя. А там зашифрована такая мелодия – прямо сама просится прозвучать! Есть и указания типа «здесь два раза перелистнуть назад, потом три раза вперёд, но ни в коем случае не четыре». Почему? Объяснение для непосвящённых: потому что там уже совсем другая музыка, хотя ноты тоже малопонятны и при первом приближении неузнаваемы. Самая экстремальная ситуация, когда нет времени на переворот нот – на такие пустяки оно просто не отпущено. Музыка уже пошла, а нотную страничку перевернуть просто некогда. Да и некому. Да и нечем – третьей руки-то нет. Но, в конце концов, общими усилиями страничка… переворачивается. Сыграешь вот так, «с листа», а потом чуешь долгое эхо гармоничного звучания и корректируешь про себя, корректируешь: а вот здесь я бы так сыграл, а здесь вообще бы выдержал музыкальную паузу. А вкусившему сладость музыкантской импровизации слушателю кажется, что ему предложили истинный шедевр с элементами не то реставрации произведения, не то его реконструкции, не то смелой реорганизации, а то и вовсе непостижимой интуиции… Порой всё это вместе взятое и есть то новое, что изредка напоминает хорошо забытое или вовсе проигнорированное старое.
…Звучание, нечто эфемерное, магическое, отвибрировало, ошеломило, отдалось эхом и пропало. И это нечто назвали Музыкой. Несравненной, оригинальной, бесценной. И посему беспредельна благодарность истинного меломана. Ибо история не знает ни одного случая, когда бы после подобной коллективной аранжировки от зрителей поступала нота протеста (мол, не так играете). А и поступила бы, и что? Им, бывалым оркестрантам, и не такие ноты приходят… И ничего, играют, как боги. А со временем они заметно прогрессируют: вместо трёхчасового «транса», уверяют, на «отходняк» им требуется каких-то минут сорок. Но мастерство-то, говорят, не пропьёшь – профессия обязывает.
Тодор ВОИНСКИЙ