БЫЛЬ
Не сразу можно было угадать, чем же прельщал этот рисунок, потому что он прельщал всем – и темой, и легкой «ситцевой» раскраской цветных карандашей, и даже перспективой, без которой нельзя изобразить ни один пейзаж, здесь еще не совсем умело использованной, еще перекошенной, той самой, с которой постоянно «борются» начинающие живописцы, но больше всего – интуицией, детским, «не изношенным» в суете житейской воображением, безвинным ангельским парением над нашей грешной землей.
Как раз с высоты этого полета Маша и увидела храм. Он стоял на пустынном, высоком, каком- то неземном, а, скорее всего, отображенном в небесах косогоре, даже обрыве, нависшем над морской водой. Над морем летели журавли… Их выпустили из ковчега, они летели к храму, они его нашли, сейчас вернутся и возвестят – спасение есть!
Именно так привиделась Маше наша церковь в селе Голышманово, варварски разрушенная в шестидесятом году. Купола с церкви содрали военными тягачами, а потом десятилетиями долбили ломиками кирпичную кладку, так и не добыв ни единого целого кирпичика и не использовав его на что-либо путное, а лишь перекрошили и переломали белые стены вместе с алтарем. Узорные, чугунно-черные царские врата уволокли на перегородки в свиные закутки, иконы вывезли в лес и сожгли…
С великой печалью я снова и снова смотрю на картину Николая Рериха «Град обреченный». Еще в 1914 году великий русский художник, провидец и учитель нас предупредил о нашествии сатаны. Пока лишь сатана под личиной змия обложил город, но скоро, совсем скоро он вползет в наши храмы, раскинув свою мамону, станет пожирать их изнутри, и без крестов, с пустыми окнами, зияющими, как провалы в ад, приобретут они образ его детенышей. И будут они стоять по всей Руси великой, как апофеоз врага нашего. И неслыханно возгордится «царь» природы: Бога нет!
Над рисунком Маши хотелось плакать. Верилось, что наша церковь не разрушена, не поругана, а по воле Божией перемещена в мироздании. Она вознеслась, преобразилась через детское восприятие – поднимите голову, взгляните на небо! Она над нами, лазоревая, золотая стоит на облаке, как вечный нам укор и назидание!..
А до этого была выставка детского рисунка во Дворец культуры крупнейшего омского завода им. Баранова. Юные художники дебютировали с изображением космодромов и новостроек, кораблей, танков, городских улиц. Но немногочисленные посетители чаще всего задерживались перед пейзажиками Маши. Их было мало, кажется, всего три-четыре. О них говорили негромко, удивляясь, будто увидели вдруг запретный плод. А запретным плодом на тех рисунках был храм. Вот он серый, суровый, свинцовый, где обычный простой карандаш смешан с голубым, с неприступной стеной, самым первым принявшим на себя удар полчищ Стефана Батория, вот настоящая невидаль Беломорья, конечно же, все они выдуманы, потому что Маша не была ни во Пскове, ни на Белом море. И опять вот она – наша церковь, но в чертополохе на пустыре, тихая, отстраненная, без колокольного благовеста и певчих, словно давая нам возможность опомниться в перестроечной возне и услышать пение в своей душе…
Мне пришлось спросить знакомого северянина-вахтовика:
– Как там у вас в Заполярье сказывается изменение климата?
– Хрен его знает! Нам «бабки» нужны, – последовал жизнерадостный ответ молодца, еще не пропившего вахтовую зарплату.
– Так зачем же «бабки», если, например, планетарная катастрофа неизбежна? Куда с «бабками-то»? Ковчег не построишь, да и не знаешь как. Это Библию читать надо. А ты, поди, не читал? На Гималаи тоже не взберешься – пузцо не пустит…
– Да и хрен с ним! Главное, были бы «косые»!
Деньги, популизм, рвачество давно заняли в нашем обществе авангардные места. Но разве в этом так уж повинно само общество? Оно измучено и отброшено в своем существовании за грань нищеты. И мой «молодец» тоже не виноват. Вдосталь намыкавшись в поисках работы, он наконец-то по какому-то немыслимому блату или фарту едва-едва надыбал ее. И усердно оттаскав на собственном горбу «хозяина» по вечной заполярной мерзлоте целый месячишко, следующий месячишко он поет, пляшет и рыдает от счастья, спаивая друзей и недругов.
Когда люди живут хорошо, кода плохо? Хорошо, когда живут счастливо. И плохо, когда несчастливо. Несчастие жизни состоит в отсутствии ее духовности. Материальная нажива – всего лишь нажива, пепел, тлен. У Христа не было даже собственного жилища. А как жили Серафим Саровский, Сергий Радонежский? Разве они были нищими и убогими? Человек же стал нищим и убогим, утратив общение с природой, из ее детища он превратился в ее потребителя. Если бы каждый из нас сделал не только то, что он привык делать ежедневно в автоматизме своих действий, например, посадил цветы, дерево, помог немощному старику, поиграл с ребенком, оттащив его от телевизора, от «покемонов» – этих настоящих бесов с рожками, пошел с ним в лес или парк, где растут настоящие деревья и летают настоящие птицы, мир бы в таком случае наверняка изменился к лучшему.
Перестройка уже катилась по стране: горяченький, прямо со «сковороды» расхватывался «Огонек», зачастую шитый белыми нитками, но истосковавшийся по гласности народ глотал все подряд и принимал все за чистую монету. По центральным улицам больших городов с барабанным боем и гвалтом шествовали кришнаиты, «свидетели Иегова», не церемонясь и не стесняясь слонялись по православным семьям, щедро одаривая бесплатными изданиями сомнительных книжонок, буклетов и прочей бумажной дряни, часть так называемых диссидентов, как в свое время часть разночинцев, а если уж прямо сказать, людей никчемных, не способных ни к чему, никогда по-настоящему не работающих и не любящих работать, а любящих попить и поесть на халяву. Они прямо-таки аврально «перековывались» в экстрасенсы.
Не потому ли на той давней выставке рисунков Маши с храмами просто не заметили. Но и с выставки их не вернули. Может, какой добрый человек оставил себе на память?.. И слава Богу! Кстати, Маша и не ждала похвалы. Она вдруг принялась изображать великие соборы, памятники архитектуры. Чаще всего ходила в омский Кресто-Воздвиженский храм и рисовала его то со стороны Тарской улицы, то им. Герцена, по-своему, каждый раз иначе, будто через храм входила в какую-то иную часть свей жизни, дивясь перед нею, как перед райским древом.
Все чаще и навязчивей думалось, что она вышла на бой с Голиафом. Но не Давидом с пращой на плече, а девчонкой, держа в ладонях белую церковку и закрывая ее от ветра. Она стояла на одной чаше весов, высоко вознесенная к небесам, а хаос пузырился и клокотал на другой, придавленный всей своей массой к земле.
Приехав из города в деревню, Маша каждый день ходила из Кузнецово в село Голышманово мимо того злополучного пустыря, на котором от церковного сада уцелели всего два старых тополя. Показалось странным, что совсем равнодушная к чтению, она вдруг пришла к Евангелию, потеряв интерес к другим книгам.
Тамара Сергеевна Хабарова, служительница часовни Рождества Пресвятой Богородицы в городе Тюмени и Паша Савченко, выпускник Тюменской Православной гимназии, заехали ко мне всего на несколько часов, а пробыли сутки. Говорили о многом, а больше всего о том, как бы восстановить наш храм.
Тамара Сергеевна когда-то жила в деревне Садовщиково, хорошо знает местные обычаи, людей. Часовня в Голышманово – главная ее боль.
– Как славно было бы прийти и приложиться к образу Божьей Матери, затеплить свечку, помолиться за здравие воина, за упокой родителей. Или просто исцелить свое сердце от тревоги, когда не знаешь, откуда эта тревога исходит…
НА СНИМКЕ: картина Николая Рериха "Град обреченный".
Алла КУЗНЕЦОВА, Голышмановский район