Рассказ очевидца
Историю эту мне поведал старый приятель, человек немолодой, но ещё крепкий. Попал он недавно в неприятную ситуацию, которая могла бы закончиться весьма плачевно, если бы не ряд благоприятных для него обстоятельств. Вот его рассказ.
Прихватило меня в деревне. Внезапно. Как всегда это бывает. Ещё пять минут назад ты ходишь гоголем, трудовые подвиги замышляешь, а спустя пять минут холодным потом обливаешься, ртом воздух хватаешь.
Свалился на кровать, хорошо, что телефон оказался рядом.
Пришла мама, которая живёт через два дома от меня. Побежала, как могла с тросточкой, в медпункт – фельдшера нет. Уехала в район.
Благо, что сестра с мужем подъехали. Оделся, погрузился – и прямиком в Упорово.
Доехали быстро. В неотложке положили меня на каталку, сделали кардиограмму, поставили капельницу, уколы – и в Ялуторовск, где сейчас находится межрайонный кардиологический центр.
Рожать с Упоровского района возят в Заводоуковск, это порой более ста километров, с сердцем же – ещё дальше, в Ялуторовск.
Можно, конечно, посетовать, попенять власти на странности медицинские, да чего уж – слава богу, что хоть это есть. Любая маломальская действительность лучше полного отсутствия её.
Надо сказать, что в случае со мной мы выбрали самый быстрый вариант. Если бы фельдшер была на месте, «скорую» пришлось бы ждать дольше. В деревне, кстати, кто ни звони, неотложка просто так не приедет. Только фельдшер имеет право вызвать её.
Во время своей вынужденной поездки открыл для себя много нового.
Во-первых, я не знал, что у нас такой отвратительный асфальт. Когда едешь на легковой машине, кочек почти не чувствуешь. Но когда находишься в салоне «газели» на каталке, все неровности переживаешь в особо острой форме. Можно сказать, что какую-то часть времени ты просто висишь в воздухе, после чего на какие-то доли секунды приземляешься на все точки – и снова в воздух.
В советские годы людей возили в кузовах грузовиков. Трясло немилосердно. «Газель» – тоже грузовая машина. В том числе и «скорая». Разработчики трансформировали салон, но всё остальное оставили без изменений. Потому и трясло так, что затрясало. Около 80 километров пришлось провести мне в этой машине.
Во-вторых, поразило сострадание у людей, живущих среди страдания, которые, казалось бы, должны привыкнуть к чужой боли. Но, как только рядом появляется пациент, цепляющийся за жизнь, они вольно или невольно включаются и тащат его из бездны.
Так было в «скорой», так было в Ялуторовске, куда меня привезли. Что поразило ещё? Количество бумаг, в которых расписывается пациент. И ручка-то уже не держится в руке, а их всё несут и несут! Только здесь понимаешь, как безжалостно пронизала все сферы нашего российского бытия гениальная бюрократическая мысль, как всю страну подогнала она под свою гребёнку. Человека надо спасать, а врач думает, все ли бумажки он заполнил. И не дай бог хоть одну не заполнить – это пострашнее летального исхода!
В Ялуторовске после серии анализов и исследований я подписал бумаги на спасение, мне ввели какую-то жидкость, погрузили на каталку – и в Патрушево. Дорога до Тюмени была несколько комфортней: все-таки «форд» шёл помягче «газели». Но висеть в воздухе тоже приходилось.
Девчушки-фельдшера, как могли, старались облегчить мои страдания. Салон набит датчиками и приборами, но они не работали из-за сильной тряски. Чтоб сделать кардиограмму, «скорая» останавливалась на обочине.
В Патрушево всё происходило с молниеносной скоростью. С каталки на каталку, очередные попытки расписаться, и глазом не успел моргнуть, как оказался в операционной. Тут я и встретился с реальностью иной, по сути дела – фантастической.
Операционная была более похожа на огромную кабину космического корабля. Казалось, что её ничего не связывало с тем миром, что буквально минуту назад я ощущал: салон «скорой», тряская дорога, унылые стены больницы, бумаги, ручка, выскальзывающая из руки.
И экран, который летал надо мной, и стент, который через катетер продвигался к моему сердцу, и даже хирург и его помощники создавали ощущение полёта в космос.
Как только стент встал на место, боль в груди прекратилась. И уже в реанимации на другой день не ощущалось ничего, и я не мог понять, зачем меня держат там. Меня, почти здорового человека! От всей операции осталась только точка на запястье.
Понимание катастрофы, которая случилась, приходит значительно позже. Что ты, пусть и живой, осязающий мир, как все, находишься уже по другую сторону жизни. Ты не можешь себе позволить девять десятых того, что делает любой мало-мальски здоровый индивид.
Та лёгкость, с которой человек при стентировании избавляется от болей в сердце, вводит в заблуждение многих пациентов. В палате я наблюдал, как люди, только что привезённые из реанимации, немедленно погружались в дела, звонили на работу, отказывались от бесплатной путёвки в «Тараскуль», где проводится курс реабилитации.
Что в итоге? В итоге, а вернее, в процессе, родились во мне две крамольные мысли.
Одна – как небольшое рацпредложение. Комиссию, которая принимает дорогу, построенную ли, отремонтированную ли, надо положить на каталки и провезти на «скорых», лучше – «газелях», по только что построенному или отремонтированному участку. В качестве фельдшеров в сопровождение посадить тех, кто эти участки сдаёт. И тогда они услышат в свой адрес всё, что думал я, своим хребтом ощущая все неровности и колдобины. Уж не говорю о тех несчастных, которых везут за сотню вёрст рожать.
Вторая мысль появилась в операционной и окончательно оформилась в реанимации на стыке мировой и отечественной медицины. Зачем мы с ними ссоримся? Зачем старательно усиливаем конфронтацию? С теми, кто создал эту чудесную технику, космическую по невероятной сути своей.
Благодаря ей стал возможен полёт внутрь человека для исправления тех или иных дефектов. Это космос для миллионов, космос не ради абстрактных целей освоения пространства Вселенной, а ради цели самой высокой – спасения жизни.
Естественно, что для производителей это рынок. Рынок не только механизмов, но и инструментов, лекарств. Рынок, который захватили они не танками и самолётами, а своей мыслью, своим мастерством, умением делать то, что не умеют другие.
Пока ещё у нашего государства хватает средств для того, чтобы обеспечивать работу этой техники. А что будет, когда мы не сможем покупать необходимые компоненты и лекарства?
Виктор ЗАХАРЧЕНКО
