(Отрывки из повести)
Этого светло-желтого лося с густой медвежистой гривой довелось видеть одному-двум охотникам, но молва о нем разлетелась далеко по огромной зауральской низменности. В одном из ее далеких мест и объявился в начале зимы лось с белой звездой на лбу.
С белой метой сохатого в Зауралье не встречали раньше, и поэтому в таежных селениях с интересом передавали друг другу известие о лосе невиданной красоты. Молва сразу же нарекла его Белозвездом, и о нем написли даже в газетах.
Зима уже обрядила равнину поймы в саван снегов. Тускловато-серые облака отражались в глади их. Рекоставные морозы схватывали зеркало вод с передышками. Но вот панцирь льда окреп, и установились ровные, устойчивые холода.
Белозвезд давно покинул летние пастбища, где лакомился в неглубоких озерцах нежно-зеленой осочкой, рдестами и водяным мхом, скусывал походя на приволье у берегов верхушки брусничной поросли, березы-карличка и хвощей. С охотой грыз он у реки молодой сладостно-горьковатый ивняк. Но большую часть кормежного времени проводил Белозвезд на гарях, куда манили его высокие заросли иван-чая. Эти лилово-пурпурные, одуряющие хмелем цветенья окутывали лося теплыми ароматными облаками. Иван-чай бодрил зверя, заряжал энергией...
Природа не случайно пометила этого зверя. Род Белозвезда выделялся в лосином мире. В его крови густо бродили, передаваясь от одного поколения в другое, смелость, ярость и ум. Дурели лоси в свадебную осеннюю пору. И проломные броски через чащобу совершенно естественно оголяли лоб, оставляя память об этом в генах, вот и расцвела белая звезда. Мощная грудь, лопатистые рога, длиннее ноги, стремительней бег. Природа свято берегла в этом лосе неповторимость: твердый дух, ликование плоти, особую стать и резвость, совершенную грацию. Всем этим и отличался Белозвезд. Поэтому и удивлял он тех, кому посчастливилось видеть его, своей красотой.
Много дней над заледенелой равниной куролесил бесноватый северный ветер, и его свист сливался с воем волков. Лось поспешил убраться от опасного соседства и уходил к знакомым таежным дебрям, на гари. Где-то двигались к ним своими тропами и другие его собратья. Урман виднелся вдали по горизонту зеленовато-дымчатой полосой, и к ночи Белозвезд был там.
Он углубился в урман и успокоился, начал пастись, объедая молодые кустарнички и хвойную поросль. В лесу шла своя привычная жизнь. По-кошачьи вдруг заунывно заорала желна. Где-то на горке ухнул филин. Пролетел рядом увеличенный сумерками рябчик. Засек Белозвезда ворон. – «Ырр-ынг», – пролилось с неба. Лось передвигался зигзагами, от одного дерева к другому – около них снега меньше, чем на прогалинах. Пришла ночь, с летучей ее, как птичий сон, передышкой. И вот по небу разлился свет нового дня, прозелень мрака держалась лишь у горизонта. Белозвезд отдыхал в густой чаще худосочного ельника с паутинной кисеей бородатого лишайника на ветках и пребывал в сладкой утренней дреме. Над ним проблеял таежный петух – ворон, проверяющий свои угодья. Будто скомандовал: вставай, мол, дружок, охотник уже в пути. И вскоре после крика черного каркуна слух Белозвезда уловил тонкое какое-то дребезжание, назойливое, будто гудение овода. Уши Белозвезда встрепенулись и стали подвижными, как живые локаторы. Неприятный звук то удалялся, то приближался, а потом стих. Это подобно хищной когтистой птице, кружил над поймами, гривами, уремными чащами и горельниками вертолет. Экипаж его вырвался в браконьерскую отлучку и выискивал лосей.
Белозвезд погрыз на гарях молодых осинок и тала, подобывал, вскопычивая снег, брусники, похватал хвои молодых елочек и, насытившись, устроился опять на лежку. Сквозь облачность просвечивало белое солнце. На лося наносило ароматы леса. Горьковатые струи из тальников и осинника смешивались с настоем запахов елей и кедра, смолистых пихт. Сладко-терпкий воздух пьянил зверя. Здесь, в согре, болотистом труднопроходимом лесу, можно и зазимовать. На самые лосиные места вышел Белозвезд. Тут встречались обглоданные по кольцу ствола и затянутые смолкой ели, пятна осинников со старыми поедами. Деревья почернели, их будто исчертило темными полосами. Такие осинники с «тенями» цвета хорошо маскировали лосей. В разгар морозов звери питались не только в подгоне молодого ельника, пихтача, сосны и нежных осинок, где они захватывали мясистыми подвижными губами лакомые верхушечные побеги, но и грызли солнцепечные бока старых крупных осин. От них несло железистым холодом, и направлялись к ним лоси, когда была выедена последняя поросль и гнал сосущий многодневный голод.
Ничто не предвещало опасности. Лось лежал в дреме, и мерно, по-коровьи пошевеливался в дыхании его светло-желтый бок. Какой-то звучок царапнул его слух, но следа в сторожкой зоне мозга он не оставил. Лежку прикрывала от ветра стена леса. С болота же лось оставался на виду и хорошо просматривался издали. По человеческим меркам зверь допустил ошибку. А чисто по-лосиному все было мудро: Белозвезд оставил себе поле для обзора, мог ухватить глазом все, что происходит вокруг. Всем своим разумом, всеми инстинктами он был не приучен бояться неба. Страх дыбил его загривок разве тогда лишь, когда будто злые духи гонялись по тайге вихри обезумелого ветра. МИ-8 в святцах его инстинктов не значился, и образ вертолета, естественно, не возник у Белозвезда, когда он уловил откуда-то издалека неприятно резанувший его слух прежний дребезжащий звук. Розовые ноздри лося извергли горячий парок встревоженного дыхания и судорожно задергались. На этот раз звук не блуждал, а нарастал все сильней до рокочущего гула. Белозвезд вскочил и ринулся в чащу. Но его успели заметить. Вскоре адская машина взвихривала сочно-голубой, как спелый ягель, разрыв неба над ним, обрушивая на землю металлический ливень грохота. Инстинкты кидали зверя из одной стороны в другую, но злой стальной рев неумолимо настигал его, тайга превратилась для лося в тесную клетку. Как обреченный, в беспамятстве метался в снегах Белозвезд. А сверху стреляли. Но, оглушенный ревучим небесным чудищем, Белозвезд не слышал тягучих взвизгов пуль, пронзивших кустарник. Небо обвально падало на обезумевшего от страха зверя, как глотающий сохатых некий огромный мифический змей. И в какой-то момент лося полосонула острая боль. Его ожгло чем-то колющим и, меченый янтарно заблестевшей струйкой крови, он прыгнул за корень-выворотень.
Боль наркотически действовала на Белозвезда, она усыпляла его, и зверь брел по лесу словно бы в забытьи. В какое-то мгновение услышал легкий шорох, это был не волк или какой-то другой хищник, а человек: ветки деревьев нет-нет да и шуршали по его одежде. Сохатый чувствовал уже, что преследователь не оставит его в покое до ночи, и побежал краем болота, заросшего мелким кустарником. Человек обманул его, он зашел с противоположной стороны болота из-под ветра, и Белозвезд не смог вовремя учуять его. Тишину леса взорвал гулкий хлопок выстрела. Он стоном отозвался в белых пространствах, и в тот же момент на сосне рядом, когда он рванулся в сторону, с треском разлетелась сухая ветка. Раненому зверю удалось увернуться от пули и скрыться в белой чащобе островка чистых гладкоствольных берез с кустарником-подгоном.
Опасность все также караулила Белозвезда, и он настороженно пересек болотце, окаймленное чахлыми елями, опоясал большой круг в сосняке, а затем, сбивая человека с толку, несколько раз выбредал на следы других лосей...
Не мог и помышлять Неро ни о встрече с лосем-Белозвездом, конечно, ни тем более с бра-коньерами-вертолетчиками. Да-же в дурном сне не приснилось бы ему, что его большая охота в заветные урочища по Ильегану, куда отправляется он раз в год на много дней, завершится полетом на МИ-8, небесной бурею и драматической неопределенностью, которая нависнет и над его судьбой.
Он шел краем гривы и глаз не мог оторвать от сосен. Золотистые стволы струнно тянулись вверх, и вершины их в свете утреннего солнца были загорело-румяными. У Неро вырвалось непроизвольно: «Господи, Нуми-Торум, Свет небесный, красота-то какая неописуемая!».
В лесу за чащиной сосен с упоением забарабанил дятел – гулко и мелодично, словно бил по пластинкам ксилофона. Таежные опушки искрились в сиянии солнца. Где-то далеко уже осталась охотничья избушка.
И снова идет-пластается по земному шару Неро за лосем. Рамки следа отчетливо показывают, что подволакивает он раненую ногу.
От полубессонной ночи у охотника сизоватые круги под глазами, но взгляд его энергичный, лучащийся. Лицо от движения и мороза в румянце.
Рана у Белозвезда горела, колкие жгучие боли проникали глубже в плоть, и лось все сильнее прижимал больную ногу к снегу.
Предчувствуя скорую гибель зверя, его взял на замету ворон. Он с раннего утра сторожит и летает над ним, и льется с неба зловещее бульканье. А в другой раз ворон крякает уткой, скрипит сухим деревом и даже лает.
Неожиданно Белозвезд услышал скрип снега, и пружина инстинкта подбросила зверя. В голове лося вновь проснулся тот кошмарный обвал грохота с неба, перебесивший всю его кровь. Он ринулся вперед, проламываясь через кустарник. У него хватило еще сил достичь в беге скорости рысака. Голова его была вскинута вверх, рога летяще откинуты назад. Грива взъерошена. В какие-то моменты лось останавливался. Переведя дух, отставлял в сторону переднюю ногу и сторожко прислушивался, повернув назад голову. Скрип снега или хруст ветки преследователя, и зверь вновь в побежке. Опыт учил лося, что предпочтительнее сохранять контакт с человеком – слышать его. И вновь петли, извилистые метания. Это дуры самки в случае опасности прут по прямой, не переводя дух. Сердца, однако, на такой бег у Белозвезда хватило ненадолго, и тяжело заколыхался его живот. Но рана, рана, и вскоре зверь двигался уже тихой изнемогающей рысью, едва волоча от смертельной усталости ноги. Путать следы уже бесполезно: торопил хруст мерзлого снега под ногами настигавшего его человека. Белозвезд судорожным усилием бросил тело вперед и взобрался на крутосклон. Он обрывался у реки, открывая с обрыва мягкие светлые дали пойм. Лось остановился и затравленно окинул в последний раз родные места. Здесь он когда-то шнурком тянулся за продиравшейся через кусты лосихой-матерью, у которой после единоборства с тайгой грудь оголялась к весне от шерсти. Тут, в стране детства, он бегал по росным лугам сиренево-голубым теленком на игровых круговинах. Когда-то он и плескался в озерках, как бобрята.
Золотая, неповторимая пора детства! Так, до озноба падает она на душу всему живому. И в миллионный, может быть, раз подтвердилась в этот момент для лося вечная мудрость жизни: чем красивей она, тем желаннее жить. Но смерть – старуха наглая, расплохом берет, нахрапом. И почуял загнанный лось, что пришел его роковой час. И так отчаянно захотелось жить Белозвезду, что он застонал даже, вскрикнул по-чаячьи. Все враждебно стало кругом, как открытый ружейный ствол, глядящий в зрачок живому. Но никто не мог помочь обреченному зверю, ни дьявол, ни Бог, ни мифическая дева-звезда, по которой горела тоскующим жаром его кровь, когда глядел он на мерцающее ночное небо.
Неро был один-одинешенек в громадном подзвездном мире. Наступил такой терзательный миг, когда он сам должен был принять решение.
...В последний раз вспыхнула порохом, восстала память смертельно раненого Белозвезда. Перед его угасающим взором разлилось ночное небо с мертвенно-бледными светлячками звезд, которые вдруг стали расплываться в длинные волчьи хвосты. Глаза лося затуманились и потеряли блеск. Зрачки неестественно расширились. «Добью! – молнией ударила мысль Неро. – Только не дано тебе знать, жестокость это или доброта...» Он нажал на спусковой крючок... Голова лося дернулась и плашмя откинулась на снег, который заалел свежей горячей кровью. Зверь судорожно вытянул ноги, и тело его прошило конвульсивной тряской. Жизнь Белозвезда оборвалась. В то же мгновение прожглось что-то и отмерло и в душе Неро. Он почувствовал в себе такую неуютную пустоту и сухость, что пропало всякое желание жить: брось его кто в гроб живьем сейчас – не дрогнул бы ни один мускул, да лети оно все в тар-тарары. Ему и без того в последнее время все труднее стало охотиться, а тут еще с лосем такое, будто порешил человека... Неро казалось в иные мгновения, что он сам умирал с каждой убитой птицей, со всеми застреленными им зверьками, особенно, если видел, когда трепыхались в предсмертных судорогах тетерев или глухарка. Лихорадочно скребся когтями соболь, взбрасывала головку в последнем отчаянном рывке белка. Но такое мучительное состояние, как в эти минуты, Неро никогда еще не охватывало. Душа ненца мычала, словно зверь, в чувствительном этом человеке ослепли все слова, и жизнь его будто стала ненужной, теряла смысл, как кусок некой дохлятины. Он онемел, оглох и выломился вроде бы из мироздания в какую-то пустоту, пребывал где-то вне жизни и смерти.
