Скачет белка по новогоднему лесу. Красота вокруг: снег в лунном свете играет, елки в инее, как в кружевах стоят. Глядь – под деревом шишка. Большая, спелая. "Вот мне подарочек к празднику", – обрадовалась белка. А шишка вдруг говорит человеческим голосом:
– Не тронь меня! Я не шишка, я Дед Мороз.
И правда: снег шишку облепил; кажется, будто у нее борода в пол-лица и волосы седые на макушке копной, а посередке, там, где снега нет, капельки смолы блестят – ни дать ни взять глаза. Но белка не поверила, спорить взялась:
– Дед Мороз – большой, с медведя. Тулуп у него цвета неба ввечеру, бородища до самых валенок, а в руке посох чудодейный.
– Нету больше посоха, – пригорюнилась шишка. – Хватай-Кусай его пополам перекусил. Вон обломки валяются.
Взобралась белка на сосну. Не может быть! Из сугроба две палки торчат – точь-в-точь половинки дедморозова посоха.
– И мешка с подарками нет, – горестно вздохнула шишка. – Утащил его Хватай-Кусай.
– Быть не может! – возмутилась белка. – Чтобы самого Деда Мороза посреди зимы пересилить! Кто он таков, этот твой Хватай? Откуда взялся?
– Из мира людей, вестимо, – отвечала шишка. – Бед там натворил – не расхлебать. Доллар с евро дорожают, цены растут не по дням, а по часам. Инфляция… Знаешь, что такое инфляция?
Белка головой в испуге затрясла.
– Ничего, узнаешь.
От этих слов белку под зимней шубкой дрожь до костей пробрала. А шишка знай пугает:
– Пасть у Хватая-Кусая здоровущая, лапы загребущие, на пузе шерсть, на темени плешь, глаза – как уголья. Живет он без всякого закона. Тут отхватит, там откусит, и все ему мало. Лес наш на корню сожрет – не подавится.
Взял белку страх.
– Что же нам теперь – пропадать? Неужто супротив злодея средства никакого не сыщется?
– Средство есть, – говорит шишка. – Знаешь избушку мою под волшебной елью? Ступай туда, на ветку меня повесь, да повыше. Чтобы я, как в Деда обратно превращусь, на ноги встал. Не то уйду по колено в землю мерзлую, до весны не оттаю. Посох мой в снег воткни – одну половинку справа, другую – слева. Созови всех зверей, никого не забудь, и пусть они хором песенку поют. Слова там простые, но сильные: "Елочка, зажгись! Дедушка, вернись". Только смотри, чтобы все пели. Если хоть один промолчит, быть беде. Такую власть Хватай-Кусай заберет, что никто уж его не остановит.
Схватила белка шишку и помчалась к дедморозовой избушке. Стоит избушка белым бела, сама изо льда, на окнах морозный узор, крыша – сугроб, печная труба – сосулька. Под трубой на мешке с подарками чудище сидит. Пасть здоровущая, лапы загребущие, на пузе шерсть, на темени голо, в глазах зарницы. По правую руку от него медведь, по левую – волк с лисой зубы скалят. Вроде как свита почетная.
Вокруг зверья видимо-невидимо. Каждый Хватаю-Кусаю кланяется и подношение предлагает. Кто орехи, кто желуди, кто грибы да ягоды сушеные, а кто тушку зверька, на охоте добытого. Хватай-Кусай все это в пасть свою ненасытную кидает, и пузо его на глазах толще становится.
Только заячья семейка жмется в стороне с пустыми лапами.Заметил Хватай-Кусай непорядок, зовет:
– Эй, Косой, давай, что принес!
Заяц к Хватаю-Кусаю подошел, у самого зубы стучат, а вид шальной. Как бывает, ежели терять нечего.
– Ничего у меня для тебя нет, – говорит. – Мне детей кормить нечем. Не то что тебя, пиявицу ненасытного!
Засмеялось чудище:
– Так я тебя самого съем!
Повернулся заяц бежать, но лапы у Хватая-Кусая стали вдруг длинные-предлинные, цап зайца за уши – и в пасть, только Косого и видели. Дети его и жена стоят ни живы ни мертвы. Глянул на них Хватай-Кусай, пузо свое погладил.
– Эх, хорошо. Теперь и вздремнуть не грех. А ты, зайчиха, ступай пока домой да тащи все, что есть. Не то проснусь, детишками твоими пообедаю.
Тут медведь как затянет-зарычит:
– Слава Хватаю…
– Слава Кусаю! – подхватили волк с лисой.
Прочие звери тоже запели – видно, не в первый раз, и поплыл над поляной заунывный мотив.
Хватай-Кусай сытно рыгнул, зрачки горящие смежил да выдал такой богатырский храп, что ель над ним затряслась и снег с ветвей посыпался.
Белка между тем шишку на лапу еловую тихонько приладила, а как Хватай-Кусай заснул, к медведю подскочила:
– Где твоя совесть, Топтыгин? Что ж ты к душегубу в услужение пошел?
Медведь лапами развел:
– А куда деваться? Он берлогу мою разорил, спать мне негде, есть нечего…
Повернулась белка к волку с лисой.
– А ты, Серый? И ты, Рыжая? Тоже мне, вольные охотники! Не стыдно вам псами цепными при уродце толстопузом сидеть?
– Стыд не дым, – только и рыкнул в ответ волк.
А лиса не поленилась, растолковала:
– Жизнь-то и охотнику дорога! Рысь вон покориться отказалась, так этот злыдень ее в тот же миг и сжевал. Следом – кабана. Да что кабан, он лося на моих глазах проглотил! Куда нам с этакой прорвой тягаться? Он, говорят, самого Деда Мороза сожрал – не постеснялся!
– А вот и не сожрал! – и белка рассказала зверям, как Дед Мороз придумал Хватая-Кусая победить.
Замахали звери лапами, страшно им стало. Ну, как проснется Хватай-Кусай и всех передавит.
– Лучше уж Хватаю служить, впроголодь жить, чем голову сложить!
– Дурни вы! – возмутилась белка. – На что надеетесь? Видели, как он с зайцем разделался? И до вас очередь дойдет!
Звери тут загалдели, стали белкины слова обсуждать да так увлеклись, что хвалу Хватаю-Кусаю петь забыли. Стих могучий храп, огненный глаз отворился…
– Слава Хватаю! – завизжала белка изо всех сил. – Слава Кусаю!
Глаз помедлил и закрылся. Захрапело страшилище как ни в чем не бывало.
Звери еще посовещались, всех припомнили, кого Хватай-Кусай слопать успел, и решили, что белка права. Коли так и так погибать, лучше уж попробовать чудище из леса выжить, чем в его утробе сгинуть ни за что.
Волк и лиса сбегали за обломками дедморозова посоха, белка вскочила на ель.
– Три-четыре! – и запела: – Елочка, зажгись…
– Дедушка, вернись, – несмело поддержали ее звери.
И ничего не случилось.
Только Хватай-Кусай глазищи свои жуткие разинул.
– Елочка зажгись! Дедушка, вернись! – завопили звери в отчаянии.
– Это еще что? – Хватай-Кусай с мешка привстал, раззявил пасть: – А вот я вас!..
Глянула белка по сторонам, видит: сорока клюв крылом прикрыла и стрекочет: "Слава Хватаю, слава Кусаю!"
– Подлая птица! – напустились на нее звери.
Сорока ничуточки не смутилась.
– Не подлая, – говорит, – а умная и дальновидная. Вас Хватаюшка сейчас сожрет, а меня за верность наградит.
– Как бы не так, – возразила белка. – Думаешь, он станет разбирать, кто за него пел, а кто против? Всех на части порвет и тебя тоже.
Взмахнула сорока крыльями, а взлететь не смогла, росомаха ей на хвост наступила, зубами щелкнула.
– Порвет или не порвет, а я тебе прям щас голову откушу.
Испугалась сорока, стала вместе со всеми волшебные слова кричать. Да что проку?
Хватай-Кусай от гнева в росте прибавил, выше сосен стал, в небо плечами уперся, и луна короной над плешью его засияла. Пасть Хватая-Кусая обратилась в черную дыру. Всех, кто рядом стоял, стало в нее, будто пылесосом, тянуть. Подхватила сила неодолимая и белку, и волка с лисой, и сороку с росомахой…
Но в этот самый миг снег на ели засверкал, загорелся разноцветными огнями, как новогодняя гирлянда, окутала поляну метель, и вышел из нее могучий старик – в тулупе цвета неба ввечеру, с бородой до валенок. Протянул руку в толстой рукавице, половинки посоха в воздух взлетели и в ладони его соединились. Засиял волшебный посох чистым серебром. Хватай-Кусай хотел его перекусить, как в прошлый раз, да только зубы обломал. Вся сила леса в посохе сошлась, и стал посох несокрушимым.
Стукнул Дед Мороз злодея по темени, хлопнул по пузу, и раскрылось оно, будто молнию на куртке расстегнули. Выскочил из утробы Хватая-Кусая заяц, цел и невредим, вырвался кабан, выпрыгнула рысь, и лось за ней, и прочее зверье. Вылетели орехи, ягоды, грибы. Зверушки, хищниками убитые, ожили и разбежались кто куда. А Хватай-Кусай сдулся, стал маленьким-маленьким, словно мышка.
Бросилась на него лиса, в лапах зажала. Вдруг – пуф! – Хватай-Кусай с хлопком испарился, даже мокрого места не осталось.
– Ура! – закричали звери. – Нет больше кровопийцы! Нет изувера!
Дед Мороз молча головой покачал: он-то знал, что Хватай-Кусай не погиб, а вернулся туда, откуда пришел – в мир людей. Будет там хватать, кусать, народ обирать, жирок нагуливать. Но зверям об этом Дед говорить не стал, чтобы праздник не портить.
Раскрыл он мешок и подарил каждому, что тому больше всего на свете хотелось. Началось в лесу веселье. У всех было вдоволь еды и питья, и волк танцевал с зайчихой, а белка – с медведем, и никто в эту ночь никого не обижал, не хватал и не кусал.