Над лесом плыл тихий вечер. Лениво кружась, падали редкие снежинки. С неба, в оправе бледной радуги, глядела на землю луна. На тропе, еле заметной в кустарнике, стоял крупный секач. Светлое время суток кабан проводил в густых зарослях ивняка и камыша на небольшом островке урочища Зайково. Он чувствовал себя здесь в полной безопасности. Ни один враг не мог подобраться к нему, не выдав себя: так громко хрустел сухой камыш.
Втянув несколько раз носом воздух и щелкнув клыками, секач осторожно направился в сторону убранного горохоовсяного поля. Не одну ночь зверь кормился здесь. Но каждый раз, выходя на ниву из-под ветра, чутко прислушивался, направляя уши то в одну, то в другую стороны. В этот вечер что-то особенно тревожило его.
Кабан взъерошил щетину на загривке, сердито зачавкал, застучал клыками, натопорщил мохнатые уши, порванные в драках с соперниками. Легкое дуновение ветра принесло еле уловимый шорох. Повернув голову в этом направлении, секач замер. Где-то слева прошуршала и пискнула полевка. Упругие мышцы ног и шеи были напряжены до предела. Справа на расстоянии семи-восьми прыжков на жнивье темнела копна соломы. Огонь и грохот выстрела разметали ночь. Что-то ударило и жгучей болью пронзило живот кабана. В долю секунды, развернувшись на 180 градусов, он клином влетел в заросли осинника. Сбив на пути старый березовый пень, понесся в спасительное торфяное болото. Половинка луны озаряла мелькавшие кусты. Секач бежал, похрустывая засохшими ветками упавших деревьев. На краю крепи остановился, прислушался. Мохнатые уши его приподнялись, ловя малейшие звуки. От небольшого ветра слабо шелестел камыш. Легкая дрожь прошла по загривку. Кровавая слюна пузырилась на рыле и стекала на землю. Его никто не преследовал, нет таких храбрецов – в темень идти за раненым вепрем.
Тупая ноющая боль толкнула зверя в камыши. Оседая на задние ноги, секач медленно двинулся вперед. Шороха сухого камыша и хруста подмерзшей осоки не было слышно. Тяжелое, раненое животное, как тень, скользило по зарослям. Гари не раз спасали его от назойливых собак и их хозяев. Даже волки обходили топи стороной.
Усталость и слабость наваливались с каждым шагом. Вскрыв торфяное покрывало между двух заросших осокой кочек, секач залег. Холодная рыжеватая грязь притупила невыносимую боль. Полежав, он попытался подняться. Но ноги почему-то не нашли опоры, а сил, чтобы одним махом взметнуть тушу из губительной топи, не было. Кабан клыками хватал осоку, камыш. Попытки выбраться делались все слабее. Наконец, свинцовая усталость и страшная боль в животе сковали мускулы секача. Он, тяжело дыша, повалился набок, уши и хвост безвольно повисли. Старый вепрь-отшельник медленно погружался в трясину.
Две синицы, ночевавшие где-то поблизости, прилетели на шум, уселись на куст и долго посвистывали над местом трагедии, взмахивая хвостами и перелетая с ветки на ветку.
Голышманово.