А философы пытаются…
В этот раз познакомлю с третьей составляющей культурного ядра – должным и сущим. Эта пара – ключевое понятие в сознании традиционного русского, и в книге философа Игоря Яковенко «Познание России: цивилизационный анализ» ему отведена едва ли не треть.
Завтра будет лучше, чем вчера…
В разные времена должное имело разные наименования: Опонское царство и Русская мечта, Беловодье и Святая Русь, Вся Правда и Коммунизм, Русская идея и Духовность. Эти лики меняются в зависимости от эпохи и социального слоя, но всегда сохраняют глубинную суть. Русский крестьянин настолько отчетливо представлял Беловодье, что во второй половине XIX в. имели хождение паспорта, удостоверяющие Беловодское гражданство.
Для городского обывателя 1950-х годов русская Шамбала представала в образе Страны дураков, у входа в которую висит лозунг «Каждому по потребности». Для шестидесятника должное казалось картиной единения согласно возвышенным идеям, нормам и идеалам. От поколения к поколению изначально не слишком четкий образ туманился, растворялся, но обыватель советской эпохи верил в светлое будущее. В 50-е годы бытовала фраза: «Разве с такими людьми коммунизм построишь?». О мертвых ценностях так не говорят, но что-то мешало конкретизировать утопию.
А сущее понимается как ухудшенная, сниженная грехами, замутненная привходящими воздействиями версия должного. Сущее не имеет собственной природы, а значит – и собственных законов. Если каким-то образом удастся снять то, что «мешает», – должное воссияет, наконец, явив себя во всем блеске и полноте.
Для человека, живущего в космосе, традиции, реальность, выходящая за рамки должного/сущего, закрыта для осознания. Настоящий носитель традиции не может задаться вопросом: так ли прекрасно должное? Соответствует ли оно человеческой природе? Выполнимо ли? Истинность положительных ответов не просто очевидна: это убеждение воспринимается глубоко эмоционально и подлинно через ощущение запредельности должного.
Здесь главные противоречие и тайна традиционной ментальности. К должному можно прийти только через чудо, через предельное напряжение, верность и желание. Отсюда исходит драматически сложная и трудно постижимая сторонним наблюдателем война традиционной культуры с рациональным видением мира. Именно здесь лежат истоки склонности россиянина к идеологическим извращениям реальности. Речь о том, что человек проживает целую жизнь, так и не меняя своих установок вопреки любым фактам. Поэтому наша культура несет в себе гигантский потенциал игнорирования объективности.
Картина должного/сущего осознается Русским миром как вечная, её изменения минимальны и не схватываются сознанием. Поэтому реальная жизнь течет в рассуждениях, устремлениях, бесконечном праздноговорении о должном. Отсюда специфически русское явление – откровенные разговоры на кухнях в советское время, правдоискательство как особая реакция на дистанцию между идеалом и реальностью. Но если человек погружается в мир сущего, он ускользает от власти должного, а стало быть, теряет душу. Потому эталонный носитель традиционных ценностей часто живет нелепой жизнью. Быт его иррационален, дом запущен, в практическом плане он беспомощен.
Здесь что-то не стыкуется. Россия Сергия Радонежского, Льва Толстого и мужика Марея, с одной стороны, и Россия ГУЛАГа, загаженных автобусных остановок и Катыни, с другой, не могут противопоставляться. Это ложная альтернатива. Наше убеждение, пишет Яковенко, состоит в том, что перед нами два лика, взаимопорождающие и обусловливающие друг друга структуры одного целого: должного/сущего.
Автор книги иллюстрирует эту двуликость примерами из сегодняшней жизни. Постоянно пытаются законодательно запретить ненормативную лексику. Однако она существует ровно столько, сколько наша культура, и переживет всех борцов за чистоту языка. Но вот законодательства о проституции в России не существует, в отличие от явления. Между тем в эту своеобразную отрасль экономики вовлечены десятки тысяч людей, а её годовой доход составляет миллиарды долларов. Последствия двусмысленного положения очевидны — коррупция, разложение госаппарата, утрата доходов казной, отсутствие медицинского контроля и т. д. Зато правовая модель блистает моральной чистотой.
Словом, истинно то, что укладывается в картину должного/сущего и может быть ассимилировано. А ложь – все то, что эту картину разрушает.
Отсюда как минимум два последствия. Вместо того чтобы упорядочивать окружающий мир, ревнитель должного проводит жизнь в мечтаниях, собирается уехать куда-то, в неведомые дали, и тихо ненавидит мещанина, бескрылого обывателя. Но поскольку норма должного в принципе невыполнима, этот ревнитель живет не по принципам, которые сам же декларирует, а по законам жизни, устраиваясь как может. Люди существуют в системе двух норм: декларируемой и реальной. При этом русская культура традиционно не любит стремление к достатку, к устойчивой жизни. Словом, не привечает людей, которые с головой погружаются в материю сущего. Этот конфликт всё равно находит в массовом сознании компромисс: в сущем, дескать, жить надо, и по возможности успешно, однако нельзя слишком глубоко в него входить, поскольку сущее агрессивно, имеет свойство затягивать.
Говоря о сущем, используют уничижительные обороты типа «по грехам нашим» или «сволочная действительность». Стремление к успешной жизнь здесь — нечто постыдное, а при этом наш человек ещё и осознаёт себя устремленным к сферам Небесного Иерусалима. В результате рождается иррациональный комплекс вины. На этой почве вырастают богатейшие разновидности агрессии, ханжества, юродства, комплексов неполноценности, цинизма и самообманов. По мере того как уклонение от должного начинает превышать некоторую устойчивую величину и приближается к критичному, в обществе нарастают внутренние напряжения. Сознание людей охватывает непонятная тревожность, ужас. Традиционный человек осознает себя на пороге конца света. Рождается комплекс апокалипсических переживаний. Это напряжение разрешается взрывом, революциями, которые сопровождались, в частности, погромами дворянских усадеб, владельцы которых погрязли в сущем.
Но через такие взрывы традиционный мир переживал обновление, и это понималось как чудо. А оно требовало чрезвычайных усилий, невероятных жертв и тотальной чистки общества от всех, кто не был достоин этого прекрасного и одновременно ужасного чуда. Сконструированная Сталиным советская цивилизация сердцевиною своей имела репрессивную диктатуру, погубившую миллионы русских. Но большинство выживших, цитирует Яковенко коллегу, «простили вождю кровь… ради коммунистической утопии, вместившей в себе идеал Великой России». Как простили 2,8 миллиона доносчиков – ведь многие из них свято верили, что помогают очистить общество от «них». Здесь мы сталкиваемся с особым феноменом языческого сознания – архаическим переживанием ритуального жертвоприношения. Смысл в том, что жизненная энергия жертвы якобы питает духовную субстанцию языческого божества.
Революция вроде бы обновила Русский мир, но «в отдельных магазинах нет «отдельной» колбасы», писал поэт. Горбачевская гласность вызвала мощную реакцию отторжения у носителей и идеологов традиции: очернительство, разрушение великого и святого, семена хаоса и безверия. Авторы таких писем в редакции газет остро чувствовали, что несовпадение идеальной и реальной моделей – главная тайна традиционной культуры, разглашение которой ведет к краху. Ложь и ханжество традиционалист темпераментно отрицает, а кровь и насилие во имя «великих идей» трактует в духе бытового ницшеанства.
Из этого следуют два коренных вопроса. Кто виноват? – грехи, масоны, инородцы, кавказцы, «пятая колонна», империалисты и т. д. И что делать? – воспитывать, разъяснять, крестить, каяться, стрелять, выселять, делать новую революцию или контрреволюцию… Но никогда не возникает вопрос об исходных понятиях: сущем и должном как продуктах традиционной культуры, об их взаимосвязи, об ответственности должного за такое сущее. Почему? Потому что, если человек задумается, он выпадет из традиционного космоса.
Даже современные философы к характерным чертам русской цивилизации относят природную доброту нашего человека, а зло в мире – это всего лишь отклонение от нормы. «Русская история – борьба вечных добрых начал человеческой души с бесовским соблазном сил зла».
Но если «наш» человек – воплощенная в должном доброта, то откуда, вернее, через кого приходит в мир зло? Ответ готов у манихеев: всё зло от «них». Так мы выходим на образ Дьявола (мировой закулисы, империализма, сионизма, глобализма), его слуг и приспешников – оборотней. Это – универсальный прием осмысления противостоящего, который просматривается от Киевской Руси до сегодняшнего дня. Вселенная существует лишь потому и до тех пор, пока Святая Русь противостоит силам Зла. Эта идеологема нашла свое выражение в богословии и оформилась идеологией Третьего Рима. Один из её современных пропагандистов пишет: «В последнее тысячелетие только православная государственность соответствовала словам апостола Павла о силе, удерживающей мир от разгула зла… Формула «Москва – Третий Рим» означала принятие на себя «удерживающей» ответственности за судьбу мира».
Приведенная цитата подкупает предельной четкостью формулировок. Добро локализуется в пределах православной государственности. Зло – это то, с чем борется православие. Но об этом в следующий раз.
