После общепризнанно провальной эпопеи о Великой Отечественной войне в прокат выходит, возвращающая нас к истокам творчества Никиты Сергеевича, история времен войны Гражданской – «Солнечный удар». На экране воцаряется атмосфера фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Визуально она запечатлена все с того же ракурса, что и «Утомленные солнцем – 2»: отточенная игра контрастов, призванная оттенить многократные «до» и «после», скрупулезное исследование летающих объектов и обилие в кадре дополнительных оптических приборов, которые режиссер одалживает зрителю время от времени.
Кажется, Михалков нащупал отвечающие современным технологиям, сугубо внешние рычаги для своей авторской идентификации у аудитории, не только множественные внутренние, давно и по праву характеризующие его стиль. Никита Сергеевич здесь угадывается в каждом кадре, каждом звуке: присущая ему игра на тончайших нюансах, глубокий взгляд, обращенный в самое естество загадочного русского человека, обнаженный символизм и пронзительные диалоги сопровождают все действие картины.
А что же с внутренними рычагами? Лента ведет нас двумя параллельными повествовательно, но щемяще перпендикулярными по воздействию линиями, где одна – унизанный православной атрибутикой, несущий в себе нечто большее, а потому имеющий место быть адюльтер, другая – попытка белогвардейских пленных офицеров порассуждать, зачем империи, поголовно изучавшей французский, теперь этот самый французский. «Как всё это случилось?» Как же вышло, что, пока поручики царской армии гоняются по всему пароходу за шифоновыми шарфами своих еще даже и не дам, в стране находится кто-то, кто что-то затевает. Раскручивая событийный маховик, предшествующий измене, Михалков посредством незадачливого фокусника показывает, откуда у русской эмиграции ноги растут. Не той, идеологически высокопарной интеллигенции, а местечковой, которая просто-напросто испытала на себе переизбыток в роскошных Венах и Парижах и «заразилась» заграницей.
Сворачивая историю прелюбодеяния, чувственные последствия которого Михалкову оказываются напрочь неинтересны (в отличие от Бунина, автора литературного «Солнечного удара»), он изображает малограмотных отроков, которые в 1907-м подверглись непонятной и безбожной обработке дарвинизмом, прислуживая меж тем в церкви, а в 1920-м уже вершили судьбы, отнимая жизни (и не позволяя себе при этом перекреститься). Размышляя над этими умозрениями режиссера, можно отследить их эпохальную для России универсальность и убедиться в том, что у истории есть свои любимые сценарии, отдельные эпизоды которых она готова экранизировать вновь и вновь. Мысль же «Мы всегда думаем, что найдется кто-то другой и возьмется разгребать навороченное» – ярчайшая характеристика мастера русскому менталитету и мудрейший ответ на многие и многие вопросы.
Актёрские работы вызывают особый интерес. Никита Сергеевич берет на главные роли никому не известных Мартиньша Калиту и Викторию Соловьеву. Свежесть их лиц играет на руку режиссеру: не отягощенные знанием предыдущих работ исполнителей, зрители воспринимают происходящее острее и чувственнее. В эпизодах тоже встречаются малознакомые актёры. Традиционно Михалков использует и свой накопленный годами арсенал: появлением на экране порадуют Александр Адабашьян и Авангард Леонтьев.
Этим фильмом Михалков признается в любви дореволюционной России. Дни, отображающие события 1907-го, обласканы солнцем. Камера с удовольствием захватывает широкие пейзажные зарисовки, а еще одним героем становится наш русский «Титаник» – «Летучий». Все это противопоставляется холодному, сиротливому и мрачному 1920 году. С первых же минут на экране появляется величественный, статный павлин – символ аристократизма и эстетики былых времен. Умерщвленная тупым выстрелом безымянного революционера, эта птица уже не воскреснет никогда. Но она была. Она была красива, горда и могущественна.