В издательстве «Сити-пресс» при поддержке депутата Тюменской областной Думы, Героя России Владимира Шарпатова, правительства Тюменской области и коллектива группы компаний «Молоток» вышел в свет двухтомник Леонида Иванова «Избранное».
В первый том, помимо посвящённой оптимизму раковых больных повести «Будем жить!», давшей название книге, вошли уже знакомые читателям произведения «Побег с погоста», «Леший», а также новая повесть «Партизан». Второй том называется «Тоскова-а-ал» и включает новые, пронизанные правдой жизни, рассказы.
Леонид Иванов буквально ворвался в нашу литературу и бурно набирает силу. Всего каких-то пять лет назад я советовал ему, известному и сильному журналисту, писать книги. И вот уже готова к печати восьмая. Действительно, ворвался! Позднее, с удовольствием читая книги своего друга-писателя, я советовал ему «Пиши, Леня, о своей родной Вологде!». Будто по моей заявке он и написал. Не о самой Вологде, а о людях, что испокон веков живут в этом исконно русском крае, сохраняют быт и, главное, самобытный говор и сочный язык предков. Будто и нет влияния телевизора с его заморскими словечками.
Впечатляет рассказ «Тоскова-а-ал…».
Бесхитростная история. Похоронил дед бабку и тоскует. Тоскует и внук, приехавший на его похороны. Вспоминает деда:
– Набегаешься ещё, – говорил тот. – Вот вырастешь, набегаешься по белому свету, придёшь, сядешь на эту лавочку, а нас с бабкой уж и нет. И не к кому прижаться, пожалиться. Посиди ишо маленько. Побудь с дедом.
Волнует и дальнейшее живописание. Внук бы сейчас прижался к деду, сам бы обнял за костлявые плечи, но нет уже его. И никогда больше не будет. Прав он был, говоря, что потом некому будет пожалиться. Андрей бы и не стал жалиться, он бы просто сидел рядом, такой молодой и сильный, и чтобы дед молча смотрел на него и радовался, что у внука всё хорошо. А бабушка бы тоже сидела на ступеньках, как это часто бывало по вечерам, и любовалась бы ими, своими родными, как она говаривала, мужчинками.
Баба Маня говорит, что дед тосковал. Тоскова-а-ал… Затоскуешь тут, когда каждая мелочь напоминает о былой силе, которую не вернуть, об ушедшей из жизни жене, о стремительно пролетевших годах, и когда остаётся только ждать собственного конца… По всему чувствуется, что отношения деда с бабкой были целомудренно-русскими. Трогательна история о ссоре в записях, какие обнаружил внук в «амбарной книге» деда. Не могу не процитировать далее дословно:
Крупным почерком было написано: «Я ушёл на озеро. 04.30». Ниже стояла вторая запись: «Сударыня! Не соизволите ли Вы почистить рыбу и сварить уху? 12.15». А ещё ниже другим почерком: «Сами не баре! Я с Вами не намерена за одним столом сидеть до тех пор, пока не услышу извинений. 12.20».
Андрей заулыбался. Значит, эта книга была семейным бортовым журналом, при помощи которого общались между собой почему-то поссорившиеся дед и бабушка. Перелистнул страницу.
«Сударыня! Уха получилась вкусной. Рекомендую отведать. 13.45». «Спасибо! Сыта по горло Вашей наглостью. Без ухи проживу. 13.50». «Ну, как знаете! Было бы предложено. 13.55». «А перец куда задевали? 13.58». «Глаза разуйте! Где был, там и лежит. 14.00».
Ай да старики! Это же надо додуматься! Поссорились, не хотят друг с другом разговаривать, переписку затеяли. Ой, молодцы!
Помирились, поссорились снова.
«Щи – в печке. Кушайте на здоровье, морда бессовестная, кобель несчастный! Не знаю, сколько времени. Могли бы хоть часы отремонтировать, а не по чужим дворам шляться». «Часы отремонтировал. Что ещё изволите? Время вечером по телевизору поставите». «Дров-то и я мог бы принести. Чего же не сказали?». «Сама не переломилась! Вам силы на молодух беречь надо».
И так – чуть не половина амбарной книги. А вот и последняя запись:
«Ну, почему ты, Сударыня, меня одного тут оставила? Что мне тут без тебя делать? Пусто на душе и тоскливо. Тоскую!».
Потом придвинул ближе, взял привязанный карандаш и крупно вывел: «Дорогие мои старики, я тоже буду без вас тосковать... Очень-очень!».
До глубины трогает за душу рассказ «Пароходы пахнут огурцами». Прочитаешь его, и жалко становится героя повествования, убежавшего от родных, а, как оказалось, от себя. Но от себя не убежать, и понял он это, но очень поздно. И не знаешь, осуждать или жалеть этого побитого жизнью человека. И пока сидишь в раздумьях над последними строчками, слеза невольно застит глаза – больно уж пронзительна тоска, будто не герой, а сам ты покидаешь тот деревенский погост с могилой матери. Покидаешь, избавляясь от того, что многие годы манило сюда. Только вот избавляясь ли?
«Мамулька» – иного плана рассказ. О любви интеллигентной замужней женщины Валерии и молодого женатого Кости. Чего ему в жизни надо? Костя нашёл в Валерии то, чего ему недоставало эти годы – именно мать. Ведь не зря, когда он заговорил о разводе с молодой женой и браке с ней, она напомнила ему о большой разнице в их возрасте, а он, смеясь, обнимал её и называл мамулькой. Да, ему нужна была именно жена-мать… Как это жизненно…
Не стану в подробностях разбирать и рассказ «Нохчалла» о солдатах-контрактниках на территории Чечни, об их не всегда простых отношениях с местными жителями, о дружбе подростка и одного из федералов, о разыгравшейся трагедии. Поражает знание автором народных обычаев чеченского народа, чеченского языка, географии, истории вольнолюбивой республики, будто именно в ней, а не на Вологодчине родился Лёня и жил до окончания школы.
Вологодские корни Леонида Иванова намного сильнее его финских корней, и это сквозит в каждом его произведении, полном искренней любви к деревенским жителям. Даже вырастая, вчерашние деревенские ребята в больших и малых городах непременно сохраняют связь с родными местами, с людьми, среди которых прошло их детство. Вот и рассказ «Супарень» в этом ряду. Многие ли из теперешних образованных людей помнят это ёмкое русское слово – супарень? Героиня одноимённого рассказа росла настоящим супарнем, потом стала успешной бизнесвумен, отвоевав своё право на бизнес у криминальных структур. Казалось бы, всё есть у неё, ан нет – не хватает женского счастья: родить от любимого человека мальчика, который бы обязательно был похож на мужчину, её первую и единственную любовь.
Не буду называть другие рассказы, они ждут читателя. Боль за упадок русской деревни пронизывает творчество моего друга – Лёни Иванова. Как страницы сахалинского дневника Чехова о броске на туберкулезный закраек России, которые он просахалинил с первой строки до последней.
Произведения Леонида Иванова, даже те, что и у не очень эмоционального читателя невольно вышибают слезу, пронизаны оптимизмом, верой в лучшее, и даже при трагичности ситуации удивительным образом сохраняют светлый образ. А ещё меня всегда в прозе моего друга привлекало и привлекает его знание жизни, предмета, о чём бы он ни писал. И это я называю документностью.
Меня, как писателя, очень волнует, в первую очередь, документность в нашей литературе, именно она, а не документальность. Это то, что на языке Антона Павловича Чехова можно бы назвать жизненностью. Не узнаете ли вы чеховское по этому документу: «Была женой артиста – любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу» (из записной книжки Антона Павловича).
Будучи студентом-дипломником факультета журналистики МГУ, я встречался с Ефимом Дорошем у него дома. Мудро посвящал он нас с товарищем в суть своего творчества и особенности сельской жизни России с давних ее изначал. Слог его речи был суховат, слова – один к одному, как хорошо провеянное зерно. Сам он писал жизнь с листа, документно, и вели речь мы и об этом. «Важно увидеть и показать неповторимый и достоверный момент мира, – говорил нам старший товарищ. – Нужно показывать в литературе торжествующую и тем самым опоэтизированную правду, но она должна быть организована большой человечной идеей. Это как и в искусстве: вещность, всамделишность отдельно от идеи – кунштюк, аттракцион, но и идея, выраженная с помощью бутафории, приобретает ходульность и ложность».
Главное – жизненность, вот тот створ, какой потребен художественной литературе. Невооруженным глазом видно, что страдательно воспринимает жизнь мой друг-прозаик и процеживает ее через сито своей трезвой, холодной мысли. Это народная жизнь. Читаешь книгу и осязаешь нутром всем: повеяло Россией.
Александр МИЩЕНКО, член Союза писателей России, лауреат литературной премии имени Мамина-Сибиряка.