Хрустальный солдатик
Хрустальный солдатик с направленной шпагой –
Им дети совсем не играли.
С такой вызывающе гордой отвагой
Стоит он на полочке в зале.
«Простите за вызов, притворный и мнимый,
Мне трудно сдержать этой тайны.
Я всех вас люблю, но тревожны одни мы.
Я просто хрустальный, хрустальный!
Не раньте. Вот мир, без химер и идиллий,
И я – такой хрупкий не в меру.
Я шпагу держу, чтоб меня не разбили,
К барьеру, обидчик, к барьеру!»
Сон
Ей снился сон. На шумном карнавале
Она стоит, права и не права.
Свергались маски там, и оживали
Все тайные мотивы и слова.
И вот над ней насмешливо повисли,
Преодолев условностей барьер,
Ее подруг завистливые мысли
И тонкий лед приятельских манер.
Там весельчак был хмурым отчего-то,
Смельчак – от правды пятился, как рак.
За маской был упрек, а не забота,
За шуткой – выгода, за грубостью был страх.
Но в стороне на шумном карнавале,
Где встало все, что скрыто может быть,
Грустил один, которого не звали.
Кого давно приказано забыть.
Когда она от слов и пересуда
Ушла в слезах сквозь смеха перебой,
Он все твердил: «Мое смешное чудо,
Я тоже гость. Я каждый миг с тобой».
Песня мультяшного Арлекина
Я – Арлекин в мультяшном карнавале.
Я не стыжусь, я сам избрал свой путь
На корте, на канате, на канале,
Который вряд ли смотрит кто-нибудь.
Мне нелегко, но долг велит иначе:
Наполнен зал, но смейся и шути.
Ведь я рассыплюсь, если я заплачу,
На тысячи огней и конфетти.
Прекрасный триумф!
Но мучит страх последствий.
Я все равно такого не хочу,
Кувыркаюсь бешено с трапеций
И по канату, шествуя, шучу.
А зал все смотрит, затаив дыхание,
И все кричат глазами, как один:
«Сорвешься вниз при первом насмехании,
Ведь ты такой ранимый, Арлекин!»
Без паники! (с последним я не спорю),
Исход неясен, не зацеплен крюк!
Чтоб доказать, что я чего-то стою,
Я выдаю за трюком новый трюк.
И вот толпа уже живее стала,
И вот кричат: «Да ты не так-то прост!».
А секретарь мультяшного канала
На немультяшный вызван был допрос.
А я шучу, смелее и тревожней,
Мне отвечают тем же без стыда.
Остроты злей, а трюки – невозможней.
Контрольный ход: спокойно, господа!
И – шквал оваций. Я горжусь и каюсь.
За гордость каюсь. Дальше – не уйти.
И я, бросая вызов… рассыпаюсь
На тысячи огней и конфетти.
Пилигрим
Когда наводит ночь свой черный грим
И день спешит к закатному сиянию,
Тогда приходит юный пилигрим
Из прошлого, из сна, из расстояния.
Он слушает дыханье тишины,
Он грубых, скучных взглядов сторонится,
И тем, что безответно влюблены,
Читает сын с божественной страницы.
Он бродит там, откуда не дойти,
Он полон беззащитности угрюмой,
И будит он всех сбившихся с пути
Своей свирелью или песней-думой.
Он ищет путь к мечтателям прийти,
И будит он всех сбившихся с пути.
* * *
В этом городе стало холодно –
Не впервой.
Окунаюсь в дыхание города
С головой.
Мчусь с надеждою, мчусь с поспешностью
До угла.
Там – продажа конвертов нежности
И тепла.
От уныния, дум, бессонницы –
Выбор есть.
Можно оптом, а можно в розницу –
На развес.
На печати – наклейка с пандою,
Это бренд.
Если вы не с дисконтной картою,
Скидок нет.
Теплоту раздают в конвертиках
По чуть-чуть.
Если нечем платить (заверьте-ка) –
В добрый путь.
Чем отплатишь, когда так холодно
И темно?
Но на это большому городу
Все равно.
Взгляд консультанта-психолога на несчастную любовь
«Все приходит с малого.
Мысль реализуется.
Замени аналогом –
Сразу образуется.
Отгоняй печальное,
Подыщи подобное.
Не вполне случайное,
Но вполне «съедобное».
Применяй журнальное
Мировосприятие.
Ждут вас машинальные
Встречи и объятия.
Перекрой сознание,
Принимай решения.
Жить в воспоминании –
Есть ума лишение.
А свои пророчества,
Грусть и угрызения
Переплавь-ка в творчество,
Творчество – в везение».
Берёзки на островке
Ни радости нет, ни боли в моей путевой тоске.
Дрожат в придорожном поле березки на островке.
Трепещут листвы останки платками по ветерку,
Как будто пришли крестьянки на проводы к островку.
Они с теплотой убогой столпились и машут всем,
Кто идет большой дорогой в мир транспорта и систем.
Мне нравится даль стальная и новый айфон в руке.
Я еду, не вспоминая березок на островке.
Иновремёнка
Я – иновремёнка, я иноплемёнка.
Отчего так тонко чувствуется ложь?
Пусть кричат вдогонку,
Пусть гребут в гребенку,
В сердце – звонко-звонко. Но его – не трожь.
Городские тропки белою каемкой
Растушует робко снеговой визаж.
Вздрогнешь: как неловко
Быть иновременкой,
Из вседневной гонки свой кроить пейзаж.
Где он, звездный странник, чья душа – потемки,
Взгляд – вопрос ребенка, а молчанье – сон?
Пусть свистят метели,
Пусть бегут поземки,
Пусть две странных нотки льются в унисон.
Неизвестные
Они не мелькали с акциями
В средствах массовой информации.
Не рассуждали с неподвижными лицами,
Они отвергали реинкарнацию,
Не считали достоинством свою эрудицию,
Верили в отдачу, а не в амбиции,
И защищали свои позиции
С какой-то почти неосознанной грацией.
И их было мало,
И город был мал.
О них так никто и не знал…
Чистота
(древняя легенда)
Ее открыли мудрецы и сразу дали ей название.
С нее писались образцы, слагались наименования.
Ее в нетронутых местах нашли среди глухих селений
И возвели на пьедестал под громкий шквал определений.
Одни кричали: «Чистота – в беспрекословном послушании»,
Другие: «Бросьте, клевета. Суть чистоты – в неподражании».
«Естественность, она в чести», – им возражали третьи рьяно.
Спешил ей каждый навести свои белила и румяна.
Тогда, во всем себя виня, тиха, растеряна, печальна,
Она ушла в зените дня, никем не узнанная тайна.
Но в глубь нехоженой земли, в непроторенные тропинки
К ней настороженно брели паломники и пилигримки.
И уходящим в сумрак днем, в глухом ущелье за чертою,
Обнявшись кругом над огнем, они встречались с Чистотою.
И были скромны их дары, светлы и кратки были речи,
И только синие боры хранят там тайны каждой встречи.
