Автобус трясет на кочках. Виктор цепляется за подлокотник, балансирует на сиденье, будто всадник в седле. На подошвах тает снег, стекает в грязную лужицу. Нет в городе Берловске еще нормальных дорог. В центре кладут асфальт, но больше для отвода глаз.
– Американские горки, – комментирует Рита.
Виктор поворачивается к сестре, отвечает грустной улыбкой. Девушка улыбается в ответ. Сухо, можно сказать, прагматично. Не зря говорят: какой человек – такая и улыбка.
Темноглазая, с крашеными под медь короткими волосами, с тонкими, вечно поджатыми губами. У Виктора красивая сестра, умеет одеваться, подать себя. Но с мужчинами не ладится. Вся беда от ума. Прагматизм никакой красотой не скроешь. Так и лезет, словно тесто из кастрюли, портит впечатление.
Возможные ухажеры к Рите боятся подойти. Другие, побойчее, не выдерживают философии циника.
– Весело же, – говорит Анатолий. Крепкие руки сжимают желтый пластик поручня.
Машину вновь кидает на ухабе – старший брат нависает могучим торсом над Ритой.
Толя всегда был примером сестре. Они почти ровесники, во многом похожи. Правда, когда повзрослели, пути разошлись. Толя полностью отдал все время новой семье, Рита ушла в поиски себя. У Анатолия – должность на заводе, двое детей, хороший дом. У Риты три высших образования, съемная квартира и тараканы в голове.
Витя, самый младший из троицы, от брата и сестры отличается ровно настолько, насколько отличается Берловск от районной столицы – Энска.
Неразлучная троица семь лет назад разбрелась по городам, получать образование. Да так и не сумела объединиться в одно целое, как было раньше.
Виктор печально улыбается.
Забавно, мрачный, как ни погляди, повод заставил их все-таки встретиться. Смерть деда Романа.
* * *
«Ювелирка – не для слабаков». В этой фразе, которую любил повторять покойный, для Виктора отразилась вся дедова суть. Крепкий, жилистый был старик. Молчаливый, холодный и резкий.
Внуков он любил, но по-своему, без сюсюканья. Поздравлял с днем рождения, не скупился на подарки. Иногда приходил в гости. На этом – все. Лишних сантиментов себе старик не позволял. Жил исключительно работой. Ювелирным делом.
– Руки, слава КПСС, у меня из того места, где ключицы, а не где бедренная кость, – говорил он. – Только руки б эти в нужное русло. Клиентуре чего от меня надо: печатки золотые, чтоб как у новых русских. Или серебряные с черной нашлепкой. Бабам – цветуечки. Новое им не нужно! Они его боятся! На кой нам, Вить, руки, если всякий робот сделает лучше меня? Шага в сторону от машины не дождешься. А я могу шагнуть! Да только за это денег не дадут.
Тем не менее дед эти шаги делал. Виктор еще тогда детским умом понимал – старик проводит ночи перед станком не ради «калыма». Он трудился над чем-то, работ не показывал. А те, что видели свет, – не продавались.
Эта преданность делу сыграла с дедом Романом злую шутку. От него, не выдержав, ушла жена. Виктор не знает причины размолвки. Может, ей не хватило внимания. Или на то был другой повод. Итог: мать росла с отчимом. Обиженный на бывшую жену, дед ребенка не привечал. Оживился лишь, когда появились внуки.
Но матушка затаила на отца злобу. При детях отношения не выказывала. Но шила в мешке не утаишь, что-то нехорошее закралось малышне в души. Может быть, поэтому Виктор так и не смог по-настоящему полюбить деда. Только лишь когда услышал траурную весть, внутри екнуло. Будто выпало что-то из рук. Казалось, лишнее, а теперь, когда этого «чего-то» нет, он понял – жизнь никогда не станет прежней.
Из столицы Виктор смог выбраться только сейчас, спустя шесть месяцев после похорон. Постоял над заметенным снегом бугорком земли. Озябшими пальцами коснулся сваренного из железных прутьев креста. Затем встретился с семьей.
И вот братья с сестрой трясутся теперь в дребезжащем салоне «пазика».
Деда больше нет. Пора делить наследство.
* * *
Старая, потрепанная временем дверь открывается бесшумно. Троица проходит в узкую прихожую. Роман касается допотопного выключателя – над головами загорается тусклая лампочка в древнем абажуре из макраме. Братья молча разуваются, вешают куртки – в квартире тепло. Рита первой проходит в зал, не снимая верхней одежды, сапоги касаются пыльного ворса ковра. Виктор идет следом.
Кажется, в доме до сих пор остался тяжелый старческий запах, с примесью чего-то технического. Здесь так было всегда, сколько Виктор себя помнит. Односпальная кровать аккуратно застелена, в углу – рабочий стол со станком и лампой.
В горле пересохло. Виктор идет на кухню. И ловит себя на глупой мысли, что дед, наверное, вышел за продуктами. Вот пепельница на застеленном клеенкой в цветочек кухонном столе; подле него холодильник «Чайка». До боли знакомая хлебница из брусочков стоит, где и стояла всегда – на пластике советского гарнитура.
Только перевернутые вверх ножками стулья да тишина в квартире говорят: Роман сюда больше не вернется. Виктор бросает взгляд на часы. Красивые, маятниковые. Их никто не заводил, стрелки замерли на без четверти четыре.
Парень находит стакан, набирает воды из-под крана. Возвращается к брату и сестре.
В зале уже вовсю кипит работа: кладовка распахнута, на ковре целая груда вещей.
– Какая вещь, ах, какая вещь! – говорит Анатолий. Восхищенно цокает языком, присаживается рядом с ручной швейной машинкой. – «Зингер»!
– Он самый, – не оборачиваясь, подтверждает Рита. Девушка рассматривает картину на стене.
– Я её себе возьму. Никто не против? – спрашивает Анатолий. Руку он держит на черном боку машинки.
– Забирай, – говорит, пожимая плечами, Виктор.
Рита вздыхает.
– На кой черт она тебе, Толь?
– Ну как, – отвечает Анатолий. – Верка девочкам шить будет что-нибудь.
Сестра поворачивается к братьям. Растягивает губы в бледной улыбке.
– Она у тебя хоть умеет… шить?
– Научится, – отмахивается Толя.
– «Зингер» за хорошие деньги продать можно. У меня знакомые есть, возьмут. А у тебя будет ржаветь дальше… Ты лучше стиралку себе из ванной забери. Я себе полгода назад купила. А у вас старая. Машинку мне отдашь. Вить, ты как?
– Я за.
– И я за, – кивает Анатолий.
Виктору вещи не нужны – не тащить же с собой в Москву. Долю с продажи квартиры он и так получит.
Когда раздел закончен, Толя и Рита садятся на кровать. Олени, изображенные на покрывале, словно гневаясь, вскидывают головы.
– Хороший был человек, – вздыхает Анатолий. – Рукастый!
– Дурак, – бросает Рита. – Всю жизнь профукал. И бабку тоже. Корпел, корпел над камнями… толку?
– Значит, был толк. Мамахен говорила, что дед, когда его нашли, улыбался. Человек в смерти просто так не улыбается, да, Вить?
– Конечно.
Рита фыркает.
– Балбесы, – говорит она. – Это анатомия. Фокусы природы с мимическими мышцами.
– Прекрати, – просит Виктор.
– Нет, ну а что вы? – спрашивает Рита. – Разводите сопли по паркету. Был человек и не стало. И нас когда-нибудь так же скрючит. Будет монах с кадилом и внуки в пустой квартире. Вечная память!
* * *
Родственники удалились на лестничную клетку, покурить. Виктор остаётся один в густой патоке тишины. Первым делом находит старый альбом с фотографиями. Бегло пролистывает – с черно-белых снимков на него смотрят незнакомые люди. Видимо, бабушка успела забрать более-менее значимые карточки.
Затем наступает черед рабочего стола. Виктор задумчиво проводит пальцем по металлу лампы. На поросшей пылью зеленой краске остается след.
– Заберу тебя, на память, – решает Виктор.
В ящике стола кипа бумаг в тонкой вязи убористого почерка. Тетрадь, лежащая на самом верху, привлекает внимание. На желтой корке зеленым маркером написано: «Симфония цвета. Огранка. Вите».
Виктор удивленно вскидывает брови. Такие лирические названия из уст деда он не слышал ни разу. Парень вынимает тетрадь. Край сминается, его тянет вниз: в нижнем корешке – дырка. Через нее продета бечевка, и на ней – завернутый в упаковочную бумагу предмет.
Витя бережно перекладывает находку на столешницу. Просматривает страницы. Здесь целая куча непонятных знаков, рисунки со стрелочками. И на корке, на которую крепится веревка, начертано короткое послание: «Посмотри, оценишь. Новая огранка, куда там Западу! Времени ушло на нее много. Целая жизнь. Но его не жалко. И ты о своем не жалей. Твой дед Роман».
Дрожащими пальцами Виктор разворачивает обертку. Под ней – маленький, не больше фаланги пальца, прозрачный камушек. Неказистый, уродливый, словно его и не касалась рука ювелира. Парень вертит подарок так и эдак, растерянно смотрит на трещинки внутри, изгибы.
Со вздохом возвращает камень на шпон столешницы. Рита бывает права в своем цинизме. Что ни говори, а старость делает с мозгами страшные вещи.
Он подошел к окну, ладонью отодвинул плотную штору. За стеклом, в рубиновом ореоле, клонился к закату кроваво-алый шар солнца.
В комнате траурный сумрак. Но, прежде чем включить свет, парень отдергивает плотную занавесь. Скрипят по алюминиевой трубе карниза кольца из нержавейки. Стола, ковра, касаются закатные лучи.
Мягко касаются прозрачного камня, и комната вспыхивает яркими цветами. Будто безумный художник залил помещение красками: весь спектр, сочный, живой, отражается на стенах. По старым обоям ползут пестрые, размером с ладонь, амебы. Возле них мельтешат переливчатые создания поменьше. Призрачные существа плавают в океане бликов. Тех, которые появляются, когда солнце дарит неспокойной воде поцелуй.
Беленый потолок в мгновение ока превращается в абстрактную картину. Здесь находится место полупрозрачным кубам, треугольникам, ромбам. Они наползают друг на друга, повинуясь движению заходящего зимнего светила. Меняют цвета, словно квартиру заполонили хамелеоны, рядом с ними перемигиваются полупрозрачные звезды.
Они кружатся, танцуют под мелодию, не слышимую ухом.
Возвращаются из подъезда родственники. Солнце, будто сговорившись с ними, покидает комнату. Яркая феерия красок исчезает. Словно говорит: не было ничего. Это просто яркий сон наяву.
В комнату заглядывает Анатолий. Воздух наполняется терпким запахом недорогого табака.
– Мы с соседом разговорились, – говорит извиняющимся тоном старший брат. – Не скучал тут? Нашел чего для себя?
Виктор отвечает не сразу. Молча берет дедов подарок, прячет в карман джинсов.
– Нашел, – отвечает он.
– Что же?
– Смысл, – растерянно говорит Витя, – кажется, братишка, я нашел смысл…