В прошлый раз я писал в основном о мизерных зарплатах ученых. Но проблемы финансирования на этом не заканчиваются.
В День науки президент Путин вручил премии большой группе молодых ученых. На днях «Газета. Ru» опросила часть этих людей. И что же? Почти все они добились успеха не благодаря, а вопреки системе финансирования и управления наукой, созданной в стране. Деньги на свои проекты и гранты, спланированные на 2012 г., они получили только в декабре, а некоторые до сих пор ждут. Большинство ездило в командировки и платило зарплату сотрудникам из собственного кармана. Из-за этого сорвалась часть работ.
Минобрнауки обещает в нынешнем году по грантам президента РФ перечислить деньги до 1 марта 2013 года. Что ж, поживем – увидим. Но ведь гранты президента покрывают малый сегмент исследований! А сама эта система у нас в зачаточном состоянии. Есть только гранты Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) и Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Да и те – мизерные. Например, в мире для медико-биологических исследований не редкость грант в 1 млн долл., у нас – 350 000 рублей. Весь бюджет РФФИ в два раза меньше фонда одного бразильского штата Сан-Паулу, а ведь Россия, в сравнении с другими развивающимися странами, вовсе не бедна! Пока потуги Минфина урезать обещанное президентом увеличение РФФИ и РГНФ в 2015–2018 годах отбиваются. Однако база очень низкая, Министерство финансов давит даже сейчас, при нормальном наполнении бюджета. А что будет при его дефиците, который очень возможен в следующие годы?
Да и крошечные деньги фондов не так просто использовать: поперек лежит закон о госзакупках, принятый в 2010 г. Он не учитывает специфику науки. Вы провели эксперимент, получили результаты, запланирован следующий эксперимент, для которого надо закупить новые реактивы. На Западе их получают через 2-3 дня, а в России – через 2-3 месяца. Закон о госзакупках требует заполнить кучу ненужных бумаг, чтобы выиграть тендер или конкурс. Уродский закон мешает выбрать и конкретного поставщика: качество реактивов вроде одно и то же, но все знают, что у одной фирмы реактив работает, а у другой – нет.
Еще более абсурдна ситуация с конкурсами на право научных работ. По закону, выиграет конкурс тот, кто посулит не хороший, а дешевый проект. Главный критерий – цена. В итоге под нее государство дает зеленый свет и деньги, а сильные ученые уезжают на Запад.
Президент России еще в 2010 г. заявил, что закон о госзакупках надо исправить под науку, однако Минэкономразвития это указание пропустило мимо ушей. И в 2011 г. выпустило приказ № 60, который резко ухудшил ситуацию. Раньше в квартал можно было тратить 100 000 руб. на исследования без тендеров, теперь нельзя. О какой конкурентоспособности с западными исследователями можно говорить?
Вообще наши академические НИИ, по сути, управляются, как сталинские «шарашки». Финансируются не отдельные проекты или лаборатории, а институты целиком, в которых числятся сотни, если не тысячи псевдоисследователей. Это позволяет до появления правнуков «обсасывать» идею, которую нашел в молодости и по ней защитил кандидатскую. Постоянные (а на самом деле раз в 5 лет обновляемые) ставки люди получают сразу после аспирантуры, в 26—28 лет, после чего многие практически за биение баклуш получают зарплату. Если нет конфликта с руководством НИИ – никто не уволит.
Альтернатива известна. Для примера сошлюсь на беседу журнала «Эксперт» с Нобелевским лауреатом, физиком Дэвидом Гроссом, который долго возглавлял Институт теоретической физики имени Кавли Калифорнийского университета в Санта-Барбаре. Основная идея его создания, рассказал он, заключалась в том, чтобы стать универсальным связующим звеном, удобным местом встречи ведущих физиков-теоретиков, стимулировать эффективное общение и взаимодействие ученых, а также организацию совместных программ и проектов. В среднем за год институт посещает порядка тысячи ученых, но на постоянной основе работает меньше десятка! Примерно половина из приезжающих в институт – ученые из США, еще столько же – из других стран. За год обычно реализуется десять-двенадцать научных программ продолжительностью около трех месяцев каждая.
Система, о которой говорит Гросс, напоминает пирамиду. В ее нижней части находятся аспиранты, затем постдоки, низкооплачиваемые сотрудники (аналог кандидата наук в России) на контрактах от трех до семи лет. За это время они меняют два-три места работы. Ступенькой выше люди – аналог нашего доцента. С ними подписывают контракты на пять-семь лет, по результатам которых они получают пожизненного «профессора». На каждом из этапов действует жесткий фильтр — выживают сильнейшие. Отсеянные уходят в индустрию, менеджмент, школы либо на инженерные должности, связанные с наукой. Словом, только восемь-девять постдоков из сотни станут профессорами. Надо ли говорить, что в России ничем подобным не пахнет. Главный порок нашей системы – нет естественного отбора при движении по лестнице и, как следствие, стимулов продуктивно работать.
Минобразования планирует вводить систему постдоков с 2014 г. Но хватит ли у ведомства средств и станет ли программа широкомасштабной, а не превратится в довесок существующей?
Валерий Козлов, директор математического института им. Стеклова, вице-президент РАН и вероятный кандидат в ее президенты, согласен с тем, что структура наших НИИ достаточно неподвижная и косная.
– За последние два года мы создали две лаборатории, – рассказал Козлов «Газете.Ru». – Но структурные преобразования очень непросты. Консерватизм позволяет избежать слишком резких поворотов, но в большей степени тормозит развитие, особенно молодых. Я считаю, что директор академического института несет персональную ответственность перед академией, перед научным сообществом, перед страной за то, чтобы проводить правильную кадровую политику, изменяя структуру. Это искусство, ответственность и смелость… Идя на такие преобразования, я, может быть, испорчу с кем-то отношения, но без этого нельзя. Административных барьеров к тому, чтобы открывались новые лаборатории, нет, это вопрос внутриинститутский.
А корни консерватизма, о которых упомянул Козлов, надо искать в сталинской системе «шарашек», отголоски которой живут в сознании престарелых организаторов науки. Вот, например, в последние годы решено создавать федеральные университеты. Но как? Объединяя существующие, где практически остается старая структура. И еще удивляются, что не видно положительных эффектов! А их и не будет даже через десяток лет…
В Индии, например, не получилось приспособить к требованиям времени британскую модель университетского образования колониальных времен. И руководство страны пришло к выводу: не модернизировать старье, а создавать новую сеть университетов по образу и подобию давно действующих в стране инженерно-технических институтов. Возможно, что-то похожее ждет и Россию. Но прежде следует решить для себя: дальше жить в рамках сложившейся системы НИИ или отказаться от нее как неэффективной и создать взамен что-то новое.
Для других стран российская ситуация нехарактерна. В начале XIX века появился классический университет, где образование и наука неразрывно связаны. Студентов там не столько заставляют зубрить, сколько воспитывают наукой. Самый яркий пример в России – новосибирский Академгородок, где студенты получают новейшие факты и идеи от исследователей, им преподающих. И сами ребята со второго курса работают в лабораториях НИИ СО РАН. Но этот опыт неинтересен чиновникам от науки и образования…
Между тем ученые все чаще предрекают глобальный кризис науки. Тема эта отдельная, но факты показывают, что, например, в «нулевых» годах впервые стало падать число публикаций. Есть и другие признаки, которые тревожат экспертов. Причину кризиса они видят в усложнении и умножении новых задач, возникающих по мере решения старых. Для того чтобы справиться с ними, требуется все больше денег: на создание коллайдеров, телескопов, космических аппаратов… И на подготовку не узких исследователей, а универсальных, способных работать на стыках нескольких областей знания. Значит, этим студентам нужны и совсем иные преподаватели взамен тех, что маячат в аудиториях сегодня. Но где их взять, если не интегрировать учебные университеты и НИИ?
Да, наука, может, вползет в кризис через несколько десятилетий. Но готовиться к нему надо уже сегодня. И потому, что возможности человечества ограничены. И потому, что наука очень неповоротлива, но является важнейшим институтом общества. А чиновники с азартом, достойным лучшего применения, играют в ЕГЭ и прочие сомнительные штуки…
