Заметки о творчестве поэта Владимира Шугли
Вообще-то к людям, пришедшим в поэзию в зрелом возрасте, я привык относиться достаточно настороженно. Поэтом нужно родиться, и если в достаточно молодом возрасте в человеке поэтический дар не проснулся, значит, как правило, стихи для него – увлечение, хобби, приятное времяпрепровождение, но никак не состояние души и главное дело всей жизни.
С другой стороны, если объективно взглянуть на литературный процесс, то и среди профессионалов далеко не все дарованием равны Блоку, Ахматовой, Пастернаку, Рубцову или Есенину…
Немало, а точнее, большинство членов различных писательских союзов, это профессионалы средней руки, более-менее успешно освоившие основы ремесла стихосложения. А, освоив, пишут стихи, поэмы, баллады, некоторые выглядят достаточно достойно и имеют своего читателя, который тоже не в состоянии воспринимать только великих – от переизбытка потребляемой гениальности душа взорваться может…
Владимир Шугля пришел в литературу поздно, уже зрелым человеком с немалым житейским опытом. Поработал на высоких должностях, с успехом попробовал себя в бизнесе… Все эти факторы развитию поэтического дара отнюдь не способствуют – ни один из моих знакомых литераторов, став успешным бизнесменом, к не приносящему дивидендов литературному труду не вернулся, отложив рукописи, как принято говорить, в долгий ящик. А «руководящие товарищи», если и балуются стишками, то именно «стишки» из-под их перьев и выходят – корявые и бесталанные…
У Владимира Федоровича все происходит вопреки этим незыблемым правилам. И к поэзии, в которую он, повторяю, пришел поздно, относится почти с детским трепетом. Ему в ней интересно. Интересно все – от познания законов стихосложения до стремления выразить поэтическим словом то, чего не сказать языком доклада или даже пламенного публицистического выступления с трибуны или в статье, на которые он большой мастер. Но в поэзии публицистика вторична, здесь подавай слово, яркое, не затертое, метафору, образ, а главное – собственное видение мира. Чего-чего, а собственного видения у Шугли хоть отбавляй, он умеет о самых, казалось бы, общеизвестных вещах рассуждать по-особому, но поди ты, одень все это в поэтический наряд… Большинство поздно начавших творческий путь авторов терпят неудачу именно потому, что им стыдно чему-то учиться, неудобно за собственное незнание и корявость строки… В итоге они замыкаются в себе, а если и продолжают писать, то ни малейшего прогресса в их «творчестве» с годами не наблюдается…
Шугля же, придя в поэзию, быстро осознал, что для начала главное – научиться, остальное придет следом. Потому что сердцу есть что сказать, а глаз давно подсмотрел необычное в мире… И я давно уже перестал мысленно сравнивать минское время с тюменским и думать, какая же там сейчас глубокая ночь, когда поздними минскими вечерами у меня звонит телефон и трубка знакомым голосом Владимира Федоровича просит послушать только что написанное… Оба мы в такой ситуации прекрасно понимаем, что отнюдь не вежливой похвальбы ждет в столь поздний час от меня автор. И я, может быть, даже жестче, чем требует ситуация, критикую строки, показавшиеся мне неудачными. А на другом конце провода автор все это не просто выслушивает, а через день-два присылает по электронной почте исправленный текст, который на сей раз моментально ложится на душу:
Орел или решка… Взлетает монетка –
Играет на счастье пацан-малолетка.
Безоблачно небо… И солнце в зените
Вокруг все связало невидимой нитью.
От света все в яркой и сочной расцветке,
И звонко плоды набухают на ветке.
Или вот такое стихотворение, внешне бесхитростные строки которого моментально очаровывают своей неподдельной правдивостью. Сразу понимаешь, что это не придуманное, не вымученное. Перед читателем предстает как бы фрагмент его собственного бытия:
Сын звонит – ему я нужен,
Внук звонит – совсем простужен,
В телефоне дочь с вопросом,
Дать совет ей добрый просит.
А дела опять в простое –
Ну и время непростое!
За годы творчества автор успел поведать читателю о многом. Он тонко чувствует природу и в редкие минуты отдыха умеет слиться с ней настолько, что его душа сама становится как бы частью природы:
Колдовством наполнен летний воздух,
Ночь и день целуются в уста,
И опять приносят мыслям роздых
Вечера открытые врата.
Или вот это:
Дома у поселка залил небосвод,
Искрятся оконца,
И призраком облачко тает из-под
Палящего солнца.
Впрочем, это все лишь примечательные штрихи, детали, пусть и немаловажные, которые способствуют более глубокому пониманию двух магистральных тем творчества Владимира Шугли – темы Родины и темы отчего дома. Трудно отделить одну от другой – не бывает «большой» Родины без малой, и великое познавание Отчизны для любого из нас всегда начинается с родного уголка, деревеньки, речушки, переулочка… Из этих «малых уголков», совсем как материя из атомов, наша большая Родина и состоит. И о чем бы ни писал автор, его внимание все равно время от времени переключается на судьбы родной страны:
Опять как будто на войне,
В который раз живем в болтанке.
Отчизна путь свой, как во сне,
Торит, хмельная, спозаранку.
О, Русь! Храни себя, храни!
Храни Москву, и Минск, и Киев!
Зарниц вершится литургия.
Или вот это:
Жизнь, как российская равнина,
Что далью на восток ушла…
Красна сибирская рябина –
Моя славянская душа.
И такое:
Мне Русь, как божия судьба,
Как свет зари лучистый,
Надежд небесная тропа
И веры путь тернистый.
Я с нею связан навсегда
Сыновьей пуповиной.
И лишь ее страшусь суда –
Мы сердцем с ней едины…
А вот уж и вовсе мало на чьи похожие строки:
Я – русь-кий, я вольною Русью рожден.
В ней белый, и красный, и синий цвета…
У дома родного колышется клен,
Полярная светит над крышей звезда.
Стихи можно цитировать и цитировать, но совершенно очевидно, что поэт Шугля и гражданин Шугля – лица совершенно тождественные. Автор глубоко переживает развал великой страны, падение морали и нравственности, ставшее нормой пренебрежение вечными ценностями. И выход из создавшейся трагичной ситуации видит в возвращении человека к природе, неравнодушии к происходящему, понимании собственной ответственности за реалии сегодняшней жизни перед предками и потомками. Именно поэтому голос поэта, голос сильного человека, вдруг начинает почти дрожать, когда автор вспоминает о годах детства, родителях, отчем доме:
...Блудный сын. Лечу в туманы.
День за днем судьбу леплю.
Чаще слышу голос мамы –
Им свой черный день светлю.
Знает Бог мои проказы
И мою пред ним вину.
Я у памяти в плену.
И возраст свой, уже не очень юный, поэт ощущает, именно осознавая, что многих из самых дорогих людей уже нет на свете:
Я старею не годами,
А потерями родных,
Не услышать голос мамин,
Голоса сестер моих.
Отзвучали над полями,
Будто стон иль птичий крик,
Упорхнули облаками,
В небе растворились вмиг…
И разве может забыть душа страшные минуты ухода близких:
На кровати старой
Мечется отец.
Серый, исхудалый…
Вот и все… Конец.
В сердце боль и жалость –
Слышатся слова:
«Сил уж не осталось», –
Я держусь едва…».
Сегодня Владимир Федорович Шугля стоит на том жизненном рубеже, когда многие вершины взяты, а многих дорогих сердцу людей, увы, уже не воротить. Кто-то в подобной ситуации довольствуется достигнутым и почивает на лаврах. Шугля же не зря именует себя «странником по жизни» – его пытливому уму все интересно, а душа жаждет новых впечатлений и эмоций. Сравнительно недавно поэт побывал в Греции, где какое-то время жил в Афоне с монахами, строго соблюдая принятые там отнюдь не мирские законы. Это тоже дало толчок в творчестве, помогло по-новому взглянуть на многие привычные вещи. А если так, значит, придут и новые стихи. Но почти всякий раз, прежде чем взяться за новую для себя тему, поэт возвращается к своим истокам, к отчему дому, могилам отца и матери:
…К вам долго шел… Простите ли меня вы?!
Добрел… Принес я вам свою вину…
На осень лето жизнь моя меняла –
Я ж все мечтал: «Долги свои верну…».
…Стою душой склоненный, на коленях,
И мамин кроткий ощущаю взор…
И ангелов невидимые тени
Вокруг ведут неслышный разговор.
И кроткий материнский взор вновь вдохновляет его на творчество…
