Посвящается Сергею Есенину. выдающемуся поэту третьего октября исполнилось бы 115 лет
Обычным тихим днем, порой осенней
Ворвался песней в мир Сергей Есенин.
Не ожидала мать, что эта птаха –
Простой крестьянский сын, душой – не пахарь,
Что быстро он свернет с дороги предков
И будет обладать талантом редким.
Он пил красу полей, еще не зная,
Что быть ему певцом родного края.
Честолюбивый дед – наставник внука,
Мечтал, чтоб он детей учил наукам.
Но внука повлекло от этой прозы
К березовым кудрям и вешним грозам.
Лишь зашумит листва, бежал он слушать
В вечерние луга концерт лягушек.
Проснулся светлый дар зарей весенней,
Когда пополз туман над льдистой звенью.
Восторженной души взыграла сила –
В стозвонную Москву переместила.
Поднялся ведь Кольцов из заскорузлых
Воронежских купцов посконно тусклых!
Собрав букет стихов для «Радуницы»,
Поехал добывать свою жар-птицу.
И в Петрограде Блок – ценитель строгий,
Найти ему помог пути-дороги.
Словесный ткать узор не так уж трудно –
Крестьянский кругозор для взлета – скудный.
Подняться в высоту – вот в чем отрада!
Учился на ходу он много, жадно.
В журналы и салон открылись двери,
Но всюду встретил он высокомерье:
«Кого сюда, мон шер, заносят ветры,
И модны ли теперь зипун и гетры?
Еще придет когда без шляпы, босым!
Что делать, господа? Живет альфонсом!»
Тебе, родной народ, всех песен сила!
А вылощенный сброд – лягай, кобыла!
Откройся миру труд, ведь струны немы,
Пока в душе живут мои поэмы!
Спуститесь же с небес великих тени,
И дайте мне свое благословенье!»
Взлетели стаей ввысь родные темы,
Да затянула в слизь его богема.
Барахтался щенком в болоте «славы»,
Ведь не был он знаком с такой отравой.
А сколько смог бы спеть он чудных песен,
Когда б не шел в кабак, не куролесил!
Гремел боями век, алели раны…
А он катился вниз в угаре пьяном.
Крушился старый мир в лихих атаках,
А он все больше пил и грустью плакал.
Но даже и тогда, в дни просветлений,
Его не покидал печальный гений.
О чем же он грустил в столичной «чаще»
Певец былой Руси, прочь уходящей?
Мужицкая орда исходит кровью,
Затопчут города поля коровьи.
«Хрипит» изба в овсе, рычать не смея,
Удавками шоссе сдавили шею.
Тесней флажков оклад: охотник – с толком,
Несет к плечу приклад своей двустволки.
Так городской уклад – нахальный, новый
Сминает все подряд: соху, поневы.
Дороги иссекут златое море,
И розовых коней не холить зорям.
Не шляться босиком по травам росным,
Не слушать сочный звон на сенокосах.
Родной среды изгой был жизни прозой
Поставлен меж избой и паровозом.
Бушует жизни бой, гремят атаки –
Недолго простоишь нараскаряку.
«Куда-то все спешат за счастье драться…
Мне в этой кутерьме не разобраться!»
Ушел от суеты в кусты «искусства» –
За вывертами слов – безлюдно, пусто.
Тащили «изм» с трудом: крута Голгофа,
Согнуло под крестом Мариенгофа,
«Скатились звезды слов в луны подойник,
Придавлен камнем снов живой покойник…»
Как было не устать от тех кривляний,
Не мог он не восстать: «Я вам не данник!
Искусство для кого должно быть «чистым»
Скажите, господа имажинисты?
Нельзя сегодня жить в угоду «школам»,
Давай, поэт, творить свободным словом!».
