В праздничные майские дни этого года я зашла в госпиталь для ветеранов войны к своему дедушке Александру Петровичу Кондратенко. Он по-прежнему храбрится и считает себя здоровым. Разговорились, вспомнили родных, убиенных в Великой Отечественной, и я спросила: как получилось, что он в марте 1943 года попал в немецкий госпиталь?
Дед, со слезами на глазах, вспоминает: «7 марта 1943 года село Ивот бомбили немецкие самолеты. Я спрятался под спиленную вербу, лежащую на снегу. От зажигательной бомбы ствол загорелся, огонь быстро подбирался ко мне. Я кричал, звал на помощь, но никто не приходил. Одежда сильно нагрелась, вот-вот вспыхнет. Наконец мама услыхала мой крик и плач, подбежала к горящей вербе и помогла выбраться.
Первый день после спасения я не мог ничего сказать, только все время плакал… Мне тогда было двенадцать. С тех пор стал сильно заикаться, это продолжалось не один год. Много лет был заикой.
А тогда, опасаясь за нашу безопасность, мама отвела меня и шестилетнего братика Мишу на окраину села к деду Никите. В его доме мы переночевали вместе с нашими солдатами, а рано утром 10 марта немцы начали наступление. Фашисты имели перевес в живой силе и технике, и им удалось потеснить наших солдат. Захватили село. Мы с братом хотели спрятаться, но немцы нас заметили и открыли огонь из автоматов, крича: «Киндер партизан!». Я упал, а когда очнулся, то увидел, что рука у меня перебита. Подкатился к братишке, который лежал на спине, кровавая пена клокотала во рту – он был ранен в голову. Брат умер в тот же вечер, и я у матери остался один…
Меня кто-то перевязал, на саночках отвезли в поселок Куйбышева (это пригород города Шостки Сумской области на Украине) к родственникам. Там сделали перевязки, но раны начали загнивать. В Шостке был немецкий госпиталь. Мой дядька Василий Рогинец и Григорий Барановский взялись помочь устроить меня туда. Госпиталь предназначался для немцев, но часть палат отвели для гражданских. С большим трудом, за бочонок меда (дядя имел свою небольшую пасеку), удалось разместить меня. Везли меня в госпиталь на санках, лесами, обходя заставы и кордоны, потому что встречных русских фашисты сразу расстреливали.
И все бы хорошо, но в госпитале я вскоре заболел столбняком. Срочно требовалась противостолбнячная сыворотка. Её можно было достать только у немцев. Они предложили купить за золотые и серебряные изделия. Брали кольца, серьги, цепочки. И мама побежала в село Ивот к родственникам и друзьям – просить, чтобы те отдали ей золото и серебро. Конечно, родные отдавали нехотя – это ведь были ценности, доставшиеся им от предков. Эти золотые украшения у них были как талисман и символ надежды на лучшую жизнь, но они пожертвовали ими ради меня. Мама принесла целую горсть золотых и серебряных украшений. Немец долго на них смотрел, а потом через переводчика сказал: «Гут, матка, теперь ваш сынишка будет жить». Сыворотку купили, и появилась надежда, что украинские врачи Бакитько и Туткевич спасут меня…
А село Ивот больше недели находилось в трауре: 10 марта 1943 г. фашисты согнали 292 человека в сарай и сожгли. Обгоревшие тела жителей надо было захоронить с почестями в мерзлой земле…
После выписки из Шостинского госпиталя меня привезли в родной Ивот уже на костылях. Центр села гудел день и ночь от отступающих немецких автомашин и другого транспорта. жителей, оставшихся в живых, немцы выгнали под конвоем в трудовой лагерь для строительства и реконструкции грунтовых проселочных автодорог. Дороги были необходимы фашистам для увеличения пропускной способности отступающей немецкой армии, а людей использовали как прикрытие для своей техники и солдат от нападения советских самолетов. Особенно они боялись звена Ивана Кожедуба, трижды Героя Советского Союза, сбившего за войну 62 самолета противника.
Передвижной концлагерь представлял собой животноводческое строение, обнесенное колючей проволокой, с вышками, часовыми, собаками. Самое ужасное – не было пищи. По пути следования (а продолжалось это три месяца) иногда удавалось выкопать картошки, свеклы и сварить или испечь на костре. Воды тоже не было, так как колодцы завалены трупами, а в неглубоких водоемах плавали разложившиеся останки людей и животных. Воду пытались фильтровать, но бесполезно, от трупного запаха невозможно было избавиться. Моя задача состояла в том, чтобы круглые сутки поддерживать огонь – на шее носил каску с тлеющими углями при любой погоде. Прозвали меня «хранитель огня на костылях».
Немцы гнали нас почти до германской границы. освободили нас солдаты Красной Армии, некоторых даже подвезли на грузовых автомашинах. Когда тепло попрощались с ними – не было ни одного человека, кто бы не плакал…».
Дедушка ничего не рассказал в тот майский день о своей боли и обиде. Но я знаю, как он переживал и переживает из-за того, что не попал в списки тех узников фашизма, которым хоть какую-то, но выплатили компенсацию за пережитый ад в неволе. сослались на отсутствие денег. А между тем в газете «Судьба» (№3 от 2012 г.) в статье «В совете РСБНУ» пишет о том, что 120 миллионов дойчемарок исчезли бесследно, так и не дойдя до малолетних узников. 11 апреля в Международный день освобождения узников фашизма телеканал «Культура» показал сюжет, в котором государство призывает вернуть деньги, принадлежащие невольникам. Все республики бывшего СССР выполнили свои обязательства, полностью отдали деньги, выделенные Германией для жертв нацизма – гражданам независимых государств. И только Россия не отдала эти марки полностью. Официальный ответ – деньги были потеряны в результате дефолта. Совет РСБНУ считает, что настала пора вернуться к данному вопросу еще раз, чтобы исправить эту ошибку. Но дождется ли справедливости мой дед?
