В областной газете я вел рубрику «Лесной штаб». И вот явился ко мне раз нарочный от директора одного из предуральских леспромхозов. Тот сообщил, что на их предприятии совершен акт вредительства, техника вся на лесоповале встала: подсыпали злоумышленники песок в двигатели машин и тракторов.
В студеный январский день срочно вылетел в район железной дороги Ивдель – Обь. Вдоль трассы ее располагалась гирлянда леспромхозов. Последний отрезок пути преодолел по железке. Вышел к вечеру в нужном поселке. Когда шел в контору леспромхоза, мороз обжигал дыхание, дул пронизывающий ветер, и казалось, что попал я в ледяную пустыню.
Директора успел застать на работе. Вид его меня не вдохновил. Толстенькое испуганное существо сидит за массивным столом, глазки бегающие. Обсказав в деталях уже известное мне, выдвинул полку. На дне ее лежал, тускло поблескивая вороненой сталью, пистолет.
– Так вот и живу, – сообщил директор, – бандюги одни у меня в общежитии. Надо привлекать КГБ и сажать их.
Ничего более существенного к этому он добавить не мог. Я пообещал ему разобраться и направился к работягам, их мнение выслушать. Контингент был из вербованных, которые жили в брусовом восьмиквартирном доме. Шел по тропе к нему. Стемнело. Света в подъезде не было, я поскользнулся и чуть не разбил себе лоб. Открыл первую попавшуюся дверь и ввалился в квартиру, где с другими работягами обретался и их бугор, то бишь бригадир Василь Васильич, как он представился. В полумраке жилища ухватил взглядом его литые плечи и внимательные глаза. Узнав, что в общаге появился корреспондент, к бугру потянулись парни из других комнат. Ему было лет сорок, остальной народ – моложе, все механизаторы.
Вербовщик сагитировал их на лесоповал в Свердловске. Сулил общагу приличную и златые горы, заявляя, что у них так, мол: пилой вжик-вжик – пала лесина – и кусок, сотня то бишь, у тебя в кармане... Денюжек рабочие не видели уже месяца три, а подъемных было на понюх, как говорится. Продукты давали в котлопункте под запись. Директор был временный, как и они. В бригадирской комнате промерзли углы, поблескивали сосульки и иней. Беседовали по этой причине мы, не раздеваясь.
– Отомстили вы директору, стало быть, парализовав работу техники, – сделал вывод я и запостукивал костяшками пальцев по столешнице. Черный, как мысленно я назвал его, осклабился: может быть. Кривые усмешки скользнули и на других лицах.
– Суду все ясно, – с печалью сказал я, завершив разговор. Подумалось: «Так забастовали мужики. Сделай они это в открытую – пересажать могли б по нашим-то временам». Бугор скомандовал:
– Мечите, что есть, на стол, братаны. Корреспондента живого встречаем.
Откуда-то были извлечены колбаса, хлеб и две бутылки водки. Я солидарно добавил к ним свою, дежурную, которую на всякий случай прихватил, отправляясь в командировку.
Колбасу пластал не без сноровки столовым ножом Черный. Выпили, разговорились. Кто-то принес еще пару бутылок: компания-то была человек пятнадцать.
Взгляд у Черного по мере того, как он выпивал, становился набруневшим, он давил косяка в мою сторону. Стал чего-то шушукаться с соседями, запокручивал ножом. Зоркий бугор спросил его:
– Ты чего, Ленька?
Тот, уже не таясь, выложил, что его встревожило:
– Пусть корочки покажет.
Я пустил по рукам корреспондентское удостоверение.
Знавший толк, вероятно, в подделке таковых, Черный сказал с металлом в голосе:
– Да любые ксивы могли ему сделать. Из ментовки он, вот что, братаны, я чую!
Мы встретились глазами с бугром. Что прочел тот в глубине моих, мне стало ясно.
– Парень честный, – как отрезал он. – Соображает, как помочь нам.
Я кивнул головой. Встревоженную массу это успокоило, лишь Черный, уже осоловелый, кипишевался еще, твердя, что кишки б намотать надо этому исусику из газеты. Тянулся к «кишкомоту» – ножу, но кто-то убрал его от греха подальше. Компания стала гомонливой. Мы, сидя с бугром в уголочке, как бы выпали из нее.
– Расскажи о себе, Василь Васильич, – попросил его. И узнал, что он таксист.
– А что же это за работа, если изнутри на нее глянуть?
Вопрос зацепил какие-то струны в моем соседушке, что он вмиг зажегся и выдал тираду, с которой я и начал рассказ о том, что таксист должен быть умным и хорошим психологом. А потом так и полилось:
– Везешь за город деревенского Петю, разговоришь его, простодыру, он душу нараспах, питюкает то, се. А я про себя думаю: “Кукарекай, кукарекай, Петя! Разевай рот шире...”.
Наискось подгоняю машину с ним, тормознул – он суетится.
– Погоди, – говорю, – ловчей подъеду.
Тот смущается, а я уже на круг пошел, разворачиваюсь. Бабки, молодайки в окна выставились: глянь-ка. Петька-то на такси приехал. А Петька-то млеет, цветет, как пион. Я же с форсом к воротам подкатываю, впритирочку. Петька не глядит даже, что и захватил в пятерню. На, мол, знай наших, и лишку есть, это уж точно. Честолюбие любит узкие границы, как говорил кто-то из великих. Пете этой деревенской улицы по горло хватает, чтобы покрасоваться, ублажить свою душеньку.
Или такое. Пьяненьких двое ругаются. Зеленый глазок увидели – рвется один к машине. Садится злой весь, душа в раздрызге, он и поносит приятеля на чем свет стоит. Я в хвост подстраиваюсь.
– Правильно ты его разделал, индюка этого, здорово. А то выкобенивается, вишь ли, я не я! Бурбон в тюбетейке!
Потом чекушечку выну, там граммов сто. У меня их с пяток таких в запаснике. Вот, мол, оставил себе после смены дернуть с устатку, да вижу, что парень ты хороший, а рестораны закрыты уже. Угостись, друг! Тот чуть ли не целоваться лезет. Ну как это я тебя раньше, мол, не встречал, братишка, то, се, пятое, десятое. Вырвал сантименты у чувака – потянется и копейка за ними.
Прибыли к дому, на счетчике рубль, он пятерку сует.
– Бер-ри, свои люди.
– Нет, четушечки – это, знашь, валюта голимая...
Или другая ситуация. Сидит в машине приезжий, отпускник. Город-то мой полукурортный, считай. Денег у клиента куры не клюют, чую. Одет прилично.
Ну, а если мамаша с ребенком сядет, тут и цыганить не надо. Ах ты, крохотулька, ах ты, кудряшка! Пушкин, право слово, Пушкин. И губешки-то оттопырил. Папа, наверное, вылитый, а глаза ваши, голубень-то какая, небесные прямо. И безостановочно, как танк, прешь в таком вот духе. Главное – не дать мамане опомниться. И рубль сверху считай делом обеспеченным. Верчусь перед пассажиром, как бес перед заутреней. Тонко лавировать приходится, как батя учил: «Не будь сладким – проглотят, не будь кислым – выплюнут...».
К пенсионерам подкатываешь иначе. Очередища, глядишь, на стоянке толкотня. Посадишь старика, положим, и давай поливать. Ни стыда, ни совести, мол, у молодежи. Вырядится, как петух, глаза вылупит и прет на человека, а тот в отцы ему годится. Повоевали за будущее сыночков своих. Э-эх! Вспоминать-то сейчас не хватает нервов. Встретились с другом недавно, партизанили вместе, и веришь ли, уревелись, как бабы, от воспоминаний. А я действительно партизанил. Месяца два в оккупации был – деваться некуда было: молодежь-то в Германию угоняли... Живет все это в памяти, и ты ему капаешь на больное, на сердцещипательном играешь, ну, и себя травишь, не без того, конечно. В общем, ты ему про свое, он про себя, разжалится чуть не до слез и рубль потом сверху сует.
– Бери, бери, пацанам на гостинцы, не приведи бог им нашей доли.
А рубль он всегда рубль...
Со студентов я, конечно, не брал. Что с них взять? За полверсты видно, как мелочишку в кармане перебирают.
Но я много, знашь, не беру. Так, чтобы не переводились деньги, с бабеночкой вдовой покутить можно было. Помалу да сытно чтоб. Надолго, правда, я из гнезда не летаю: жена, что чемодан без ручки – нести неудобно и выбросить жалко. Сейчас бы еще на такси ездил, да она-то как раз и припутала. И такой тарарам подняла, как пошла-пошла вразнос баба. В профком, в партком, к директору автопредприятия нашего. Ревет, брызжет слезами:
– Кобель старый, дома детей четверо, а он за юбками волочится. Гоните его отсюдова в три шеи, а то сами повылетаете. Развели балаган тут. В обком пойду завтра, к самому-самому, в газету, в суд. Всех вас прищучу...
И хоть жил я душа в душу с начальством, давно усек: хочешь иметь кусок хлеба с маслом – ему не перечь. Те в ноги мне:
– Подай заявление, Васенька, ради Христа, уйми ты ее, скаженную.
Слесарем и стал вкалывать я, коленвалы пошли вместо бабенок. И взвился тогда: проучу, мол, за все это, ох, как проучу жинку. Куплю мотоцикл подрандулетистей на дачу ездить, душу ее всю на кочках повытрясу. Поймет она меня печенками и селезенками. Не на того нарвалась ты, милаха, на таксиста. Покукарекаешь ещё у меня.
Разбудив старое в себе, отставной таксист будто вновь очутился в прежней обстановке и с возбуждением заканчивал свою историю:
– Кто рубль любит, тот за себя постоит. Так что философия жизни у меня простая. Да она вообще несложная: приворовывает каждый. Только один знает меру, другой нет. Рука дана человеку, чтобы брать.
– Ну и что ж дальше? – спросил я.
– Не отомстил, – ответил он со вздохом. – Поехал я в Свердловск к брату в гости, да попал на крючок этого загребанного вербовщика, который давно уже смотался на такую агитаторскую работу в другие леспромхозы.
Бугор грязно выругался в его адрес и заключил разговор:
– Хотел на мотоцикл заработать, а тут – шиши голимые.
Сон начал морить меня. И я устроился на свободной кровати, на которую брошен был голый матрац. Во сне продувал меня ледяной ветер, шагал рядом, преодолевая его, Василь Васильич, который был теперь будто бы и моим бугром.
В Тюмени я сразу же пошел к начальнику лесопромышленной управы области. Я уважал его. Фронтовик, меченный шрамом от резаной раны на лице, справедливый.
– Михаил Иванович, – помоги мужикам! – попросил его и обсказал без утайки ситуацию, которая сложилась в дальнем лесном углу.
Поздней узнал, что директора леспромхоза турнули с должности, с работягами рассчитались. Техника вновь стала фурычить, и сезон вербованные завершили более или менее благополучно. Василь Васильич подался к морю в свой полукурортный город, заявив друганам на прощанье, что ноги его на Севере больше не будет, всё, нанюхался он его, понял, какие тут длинные рубли. Говорят, что восстановился дома в таксистах. Там хоть поменьше, чем в тайге, деньги, но без рубля не останешься. Не будь в общаге тогда этого человека, не знаю, как бы обернулась для меня встреча с вербованными.
