Пощёчина
Впрочем, это была oплеуха. Настоящая, увесистая. Перед глазами плыли радужные круги, звенело в левом ухе, а щека долго ныла – пунцовая, горячая.
Вовка стоял посреди тротуара и придерживал щеку рукой. Внутри будто что-то оборвалось. Обида, растерянность душили, но слезам Вовка не позволял выкатиться. Не хватало еще, чтобы эта бестия Ритка видела с балкона, как он плачет.
А было вот что. Велосипед стоял у дверей подъезда. Совсем новенький, даже сиденье не облупилось. Вовка видел, что приехал на нем пожилой мужчина в старой соломенной шляпе. Мужчина вошел в дом. И почти тут же из-за гаражей появился этот лохматый парень. Подошел, сел на велосипед и, воровато оглянувшись, надавил на педали.
У Вовки сердце забилось сильно-сильно. В первую минуту он даже не сообразил, что именно произошло. Потом вышел из двора на улицу, увидел идущего милиционера, догнал его.
– Там велик... велосипед украли! – запыхавшись, выпалил Вовка.
Милиционер остановился, посмотрел на стоящего перед ним мальчика, переспросил с любопытством:
– Украли, говоришь? Твой, что ли?
– Не-а... Дяденьки одного. Он в наш дом в гости к кому-то приехал... А парень… Лохматый такой, сел и ...
– Понятно. Лохматый, говоришь?
Вовка кивнул, ожидая, что сейчас милиционер выхватит пистолет и бросится в погоню, ловить того парня.
Милиционер, однако, не спешил никуда бежать. Он улыбнулся, потрепал Вовку по голове:
– Ну и дурак твой дяденька. Кто же технику без присмотра оставляет?.. А ты молодец, глазастый!
И пошел дальше. Вовка решил, что следует идти вместе, и пристроился рядом.
– А ты куда? – заметив его, вновь спросил милиционер.
– Как куда? – удивился Вовка. – С вами... Ловить.
– Ло-вить! Кого ловить? – засмеялся милиционер. – Его и след простыл. Ступай-ка лучше домой, да скажи своему дяде, чтобы на цепь велосипед запирал или ниппеля выкручивал... Ловить! Вот чудной...
Вовка тяжело вздохнул и поплелся обратно. Он никак не мог взять в толк, почему милиционер, вместо того чтобы немедленно организовать погоню, смеется над ним.
Возле самого дома из-за угла неожиданно возник... лохматый! Вовка успел заметить его маленькие злые глаза. Крепкая пощечина оглушила, но Вовка все равно услышал, как лохматый, скривив рот, мрачно процедил:
– Щ-щенок! – и исчез так же внезапно, как появился.
... Вовка тупо стоял посреди тротуара. Обида сменилась злостью на самого себя. Тоже мне, сыщик нашелся! Прав милиционер, нечего оставлять велосипеды без присмотра. Разъездились, понимаешь...
– Больно? – раздался рядом знакомый Риткин голос. Ее всегда насмешливые зеленые глаза светились не то сочувствием, не то восторгом. – Я все видела. Здорово ты придумал, с милиционером. Волосатый сразу испугался, поставил велосипед на место, только подъезды перепутал. А ты – смелый!
Ритка приблизилась и коснулась губами Вовкиной щеки: «Легче?».
Вовка обалдело улыбнулся и кивнул, даже не заметив, что Ритка поцеловала его совсем в другую щеку.
Из подъезда вышел мужчина в соломенной шляпе, сел на свой новенький велосипед и уехал.
«Пусть еще приезжает, – загадал Вовка. – Пусть хоть все приезжают в их дом на велосипедах!».
Обе щеки горели, но по-разному.
Соло для трубы
Бывать у дяди Шуры в гостях любили все ребята с нашей улицы. Едва завидев нас под окнами своего домика, дядя Шура выходил, грозно хмурил брови и, настежь распахнув ворота, шутливо приказывал: «А ну, быстро домой!». Мы весело подчинялись и вбегали в дом.
В небольшой комнате на стене висел портрет девочки. Она держала в руках большую куклу, такую же кудрявую, как сама, и улыбалась, а глаза почему-то были грустные. Мы знали, что девочку звали Лариса, что она умерла, не дожив до первой школьной осени. Других детей у дяди Шуры и тети Ани не было.
Тетя Аня угощала нас румяными пирожками, заботливо смазывала многочисленные ссадины, царапины. Дядя Шура чинил велосипеды или помогал мастерить воздушные змеи. Мы чувствовали себя в этом доме легко и свободно, однако никогда не выходили за рамки приличий. Грустная улыбка Ларисы сдерживала даже отъявленных шалунов.
Под кроватью в продолговатом черном футляре хранилась блестящая медная труба – предмет нашей зависти и восхищений. Дядя Шура иногда позволял нам достать магический футляр, и мы извлекали из него трубу с таким трепетом, с такой осторожностью, словно стеклянную. При нас дядя Шура никогда не играл на трубе, хотя – мы знали точно – в молодости был солистом в духовом оркестре. Наши отцы и матери танцевали под его музыку в городском парке. Поначалу мы приставали к дяде Шуре, просили сыграть что-нибудь. Но безуспешно. Он молча качал головой и, забрав трубу, задвигал ее обратно под кровать.
Долго не могли мы понять, в чем дело, потом Сережкина мама объяснила: после смерти дочери дядя Шура ушел из оркестра и навсегда решил расстаться с музыкой.
– А жаль, – искренне посетовала Сережкина мама. – На трубе он играл замечательно. И даже сам сочинял музыку! Для своей Аннушки, они еще не женатыми были, тоже сочинил. «Нежность» называется. Помню, все девушки тогда Аннушке завидовали, а какой-то музыкант столичный ноты просил, говорил, что талантливо.
Наверное, мы так никогда и не услышали бы «голоса» дяди Шуриной трубы. Но однажды...
В тот вечер, переступив порог знакомого дома, мы остановились в изумлении. Посреди комнаты стоял покрытый белоснежной скатертью стол, а на нем... Ваза с яблоками, конфетница, пестрая от красочных оберток. И грандиозный, фантастический торт!
– Ну, добры молодцы, просим к столу! – сказал дядя Шура. Только сейчас мы заметили, что он в костюме и при галстуке. Тетя Аня внесла с кухни большой самовар. Она тоже была празднично одета.
– Сегодня у Ларисы день рождения, – сказала тетя Аня. – Рассаживайтесь и угощайтесь, кушайте на здоровье!
Мы не двигались с места, оглушенные догадкой. Оказывается, для тети Ани и дяди Шуры их дочь всегда была рядом. Все эти долгие годы. Как живая. И эти конфеты, яблоки и этот торт предназначались ей тоже. Будто она вот-вот должна прийти.
Сейчас войдет, извинится за опоздание и займет свое место...
– Что же вы, смелее!
Мы расселись и очень скоро вновь почувствовали себя, как дома. Тетя Аня разливала в чашки душистый чай, раскладывала по тарелкам солидные ломтики торта.
Дядя Шура сидел с нами за столом, но ел мало. Был он странно задумчив, а когда тетя Аня тронула его за рукав – вздрогнул и улыбнулся, совсем как Лариса на фотографии, виновато и грустно. И тогда тетя Аня тихо попросила:
– Сыграй что-нибудь...
Дядя Шура посмотрел ей в глаза и покачал головой.
– Сыграй...
Протянутый ему черный футляр дядя Шура положил на край стола, коснулся кончиками пальцев, они едва заметно подрагивали. Несмело, будто впервые, взял в руки трубу. Долго смотрел на нее. Потом приложил к губам – и снова отпустил.
– Не могу...
Тетя Аня ласково, как если бы перед ней сидел больной ребенок, провела рукой по волосам дяди Шуры:
– Сыграй... Ту самую... Для меня, помнишь?
Дядя Шура медленно встал, поднял трубу. И родился звук, не похожий ни на один из ранее слышанных нами. Прозрачный, нежно-голубой, он устремился высоко-высоко, к самому небу, и затрепетал, словно птица, радуясь долгожданной свободе. Внезапно он оборвался, но тотчас взмыл вверх с новой силой, поражая воображение простотой и причудливостью. И словно не было этой маленькой комнаты с ее стенами и потолком, исчезли вечерние тени, огромный мир наполнился нежностью и добротой.
Дядя Шура играл, опустив веки, без видимых усилий, только лицо, минуту назад бледное, порозовело.
Я скосил глаза на тетю Аню. Она сидела, прижав руки к груди, на помолодевшем лице светилась улыбка, а глаза были полны слез. Что вспомнилось ей? Вся жизнь? Или тот летний вечер в городском парке, где молодой трубач впервые исполнил для нее эту удивительную мелодию?..
Кто-то легонько ткнул меня под столом. Я повернулся и обнаружил, что все наши ребята уже за порогом комнаты. Сережка усиленно делал мне знаки, показывая на дверь.
Мы осторожно вышли за ворота. И тут увидели, что под окнами дома собралось около десятка людей. Они стояли, застигнутые волшебными звуками, и каждый думал о чем-то своем, заветном. А труба продолжала петь, и людей прибывало, и будничное выражение их лиц менялось, становилось живее, красивее.
– Превосходно играет! – заметил высокий тип в темных очках. – Любопытно будет узнать...
Он направился к воротам. Мы переглянулись и, тесно сдвинувшись, преградили путь.
– Пожалуйста, не ходите пока туда, – тихо, но упрямо сказал Сережка. — Не надо туда ходить...
Долговязый остановился, удивленно посмотрел на нас, пожал плечами и вернулся на место.
Труба продолжала петь.
