Зима в этом году была совсем никуда: январь, а снегу что осенью. Аж почернел, бедный, от дорожной копоти, не светлей гуталина. Раньше-то, бывало, везёт Герка пассажира по городу, а тот всё крутит головой, всё жалуется таксисту: снегу, мол, маловато, и на полях, поди, такая же ерунда творится, а теперь… Лет десять уже никто не вздыхает в его легковушке. Такое впечатление, что булки сами на деревьях растут и оттуда на стол валятся…
– Спишь, батя?! – в дверном проёме «Волги» появился краснощёкий здоровяк. В короткой матерчатой куртке, джинсах, над круглой, как блин, физиономией – вязаная шапка. Кровь, как говорится, с молоком, а не парень! – На Широтную кинешь? К сберкассе… В гости опаздываю.
Он, оказывается, обещал к шести приехать, а сейчас уже полседьмого! Тут, мол, и трёх стольничков за дорогу не жалко…
– Как, к кому? – удивился вопросу и, глядя на норовившую обогнать их крохотную инвалидку, хохотнул. Да так ядрёно это у него получилось, так рассыпчато, что Герке сразу же стало ясно: свой парень, без выкрутасов. – К девушке! Приезжай, говорит, в гости, х-хо… Сегодня ведь Татьянин день! А я пока с работы домой заскочил: помылся-побрился, время-то и ушло, оно ведь, как пуля, летит!
– Ну да, – попытался осадить его Валов, – не горячись! В молодости время потуже идёт, чем в зрелые годы: всё успеваешь сделать, обгоняешь его. Мне вон как-то один пассажир даже заявил: до сорока лет, как в гору лезешь: день, что неделя идёт, а после сорока – всё, брат: вниз побежал, быстро-быстро! Только проснулся – уже вечер.
И ещё кое-что вставил насчёт времечка-то, поддел собеседника:
– Так женись – экономь часы-минуты: не мотайся по городу! С женой, брат, выгоднее жить! Некоторые даже учиться поступают: на заочное, например. …Как, почему? На свиданья ведь бегать не надо – раз! – загнул палец правой руки, отвлекаясь на миг от рулёжки. – Вон сколько времени выкраивается… Не пьёшь – два! Жена-то не даст в рюмке утонуть: они такие… Где, говорят, чёрт не поспеет, туда бабу пошлёт! Сколько годков стукнуло?
– Мне-то?! – хохотнул пассажир, но уже не так весело, как в начале поездки. И бывает ведь такое: проскочили от сквера всего ничего, а Валову показалось, будто бы они уже давным-давно по Тюмени колесят – так располагал к себе случайный собеседник: и внутренним задором, и таким вот резким, от весёлого к грустному, перепадом настроения. – Стукнуло-то … двадцать шесть. Давай, говорю, поженимся, – нет, помалкивает! Подумаю, мол…
– И давно думает?
– Давненько, два года. И намекал, и прямо говорил – всё без толку!
– Погоди! А ей сколько?
– Двадцать пять.
– Странно!.. – удивился Валов. Искренне, кстати, удивился-то: уж кто-кто, а он-то знал, что в эти годочки край-конец надо замуж выходить. Ещё пару лет – и хана, перестарок! Шляпа какая-то, а не девка… То и хотел сказать пассажиру, да пожалел его, вильнул на другое: – Она хоть работает?
Сейчас ведь модно ничего не делать: в офисе сидеть – ещё куда ни шло: на это бабы ещё соглашаются, а вот чтобы руками перешевелить, чтобы хребтом потрудиться, – этого нет! Это таким, как невеста пассажира, зазорно!
Но ошибся, оказывается, Герка! Татьяна-то, по словам собеседника, работает. И не в какой-нибудь там офисной конуре, а мастером-наладчиком на заводе. И хотя, мол, закончила университет, менять профессию не собирается. Мне, говорит, двадцать тысяч платят – и ладно, зато я вольная птица: не подай-принеси, а специалист! Все станки на её шее висят, всё производство. Чуть что: Татьяна Дмитриевна, помоги! …Уважают…
Тогда уж совсем ничего не понятно, подумал Герка: такая умная, а замуж не спешит? Правильно говорят: на всякого, знать, мудреца довольно простоты. А может, она сомневается в женихе? Зря, хороший парняга!
– А сами-то где работаете?
И это «сами» сильно не понравилось пассажиру:
– Давай на «ты», – рубанул он, – рядом же сидим! …Андрюха… А тебя как?
Услышав ответ, довольно осклабился:
– У нас бригадир – тоже Герка, во мужик! Не какая-нибудь там кукуруза… Надо пораньше уйти – вопросов нет, но повечеруешь, скажет, отработаешь должок. …Электрики ведь, – пояснил мимоходом, – работы много. – И, вспомнив Геркин вопрос, поерошил шапку на голове: – Раньше-то я на моторном заводе работал – не пошло, а сейчас…
Бросил чего-то невнятное, да Герке уже было всё равно, где сейчас пашет Андрюха: главное – не бездельник. Нынче-то ведь и парни не большие охотники до работы: везёшь какого-нибудь удальца: «Кем работаешь? – спросишь, а тот ухмыльнётся во весь рот и заявит: менеджером! …Производством, значит, управляет! «А каким? – полюбопытствуешь. А всяким, мол!.. Хотя ёжику понятно: плут Валову попался, такой плутяра, что и керосином не отмыть.
– А может, – спохватился Герка, – зарплата её не устраивает? На свадьбу ведь много денег надо, потом кастрюли пойдут, сковородки всякие – тоже купи! …Сколько получаешь? – И сам же отмёл свою догадку: – Не-ет... Когда любовь – деньги не главное!
– Ну, – согласился Андрюха и даже ногой саданул по днищу машины. Крепко саданул. Ещё пару таких пенделей – и пробьёт, зараза, днище! – Бабки-то хорошие платят… И халтурка ещё! – и хотел, поди, опять хохотнуть, выказывая тем, что парень-то он деловой, огонёк, мол, но почему-то стёр довольство с лица и не стал заострять внимание на халтурке.
– Значит, – собрал всё слышанное за время пути в одну кучу Герка, – плохо ты ей руку и сердце предлагал, так думаю! Вот скажи, – стукнул ладонью по баранке, – ты к ней сватался, официально чтобы это было, при родителях?
Пассажир поскрёб макушку шапки, даже волосы внутри её хрустнули под могучей лапой: нет! Чего не было, того не было.
И Герка махом выложил собеседнику всё, что помнил про своё сватовство к дочери бывшего ссыльного из далёкой Украины на Тюменский Север Миколы Ремня. За что его после войны туда сослали, Микола никому не рассказывал, да, поди, вины-то его особой и не было: и с Днём Победы его ежегодно поздравляли, и медали юбилейные в военкомате вручали. Ошибка, чай, на суде произошла, вот Ремень и пострадал. Оттрубил своё на лесоповале и обосновался жить в Тюмени, чтобы, значит, в случае новой судебной промашки не так уж трудно было опять к холодным зимам привыкать.
Валов купил в день сватовства бутылку водки и бутылку красного вина и уже по темени заявился в занесённый снегом домишко Ремня. Сейчас на той улице и девятиэтажки уже стоят, а тогда что ты – сплошное дерево!
Семейство Ремня восседало за столом возле обшитой железом кирпичной печки – собиралось ужинать. Состояло оно из трёх душ: самого Миколы – грузного и напрочь лысого пожилого мужика с тяжёлым, как набалдашник костыля, красным носом, хозяйки – на голову ниже его, тётки с птичьими лапками морщин под сощуренными, будто бы для того, чтобы получше высмотреть гостя, сизыми глазками, и дочки – двадцатилетней курносой Надьки. Ей, конечно, от матери такой же нос достался – с кнопку дверного звонка. Месяц тому назад Валов сказал правду об её носе, так нажил себе беду: целую неделю Надька с ним не разговаривала, хохлушки – они обидчивые.
Зная Надькин характер, Герка приготовился было получить фигуру из трёх пальцев и от обиженного судьбой хозяина дома, но случилось неожиданное: Ремень строго посмотрел на зардевшуюся дочку, потом – на жену и вроде бы как, наконец-то переварив сбивчивую Геркину речь, тяжело обронил:
– Давай-ка, жинка, наливай всем по стакашку, да и побалакаем про будущую свадьбу! Чего вола-то крутить?
А тогда какие свадьбы гуляли? На тыщу рублей – деньги-то дорогие были. Половину с одной стороны прихватили, половину с другой – вот и торжество.
– Понял, – вопросительно глянул Валов на пассажира, – как надо жениться? Отец-то у неё где работает? …Охранником? Ну и хорошо, туда дураков не берут. А мать? …Тем более, продавцы – народ толковый! Так сегодня Татьяне и скажи: в субботу, мол, приду к тебе свататься, официально! А если родители заняты, в воскресенье пускай ждут. …Они, чай, только и думают, как бы дочь поскорее замуж выдать, к хорошему парню пристроить. Мигом убедят её в твою пользу, выдадут, так сказать, доверия в кредит.
– Х-хо! – радостно хокнул Андрюха. – Тогда конечно!.. Тут она не отвертится: со всех сторон ведь зажмём! – и вдруг поприжал восторг, вроде бы как подавился довольным-то смешком: – А если не скажет им про сватовство, про то, что приду?
– Как не скажет?.. А ты подстрахуйся: заяви батьке или мамке, что разговор у тебя к ним будет в субботу! А уж они-то сообразят, какой разговор ты имеешь в виду, не дети…
– Само собой, – опять повеселел Андрюха. – Так и сделаю, х-хо! Сколько уж можно к ней туда-сюда мотаться? Мужики на работе прямо смеются: «Ты, – говорят, – простодырый какой-то! …Крутит с кем-нибудь на стороне, а тебе роги наставляет».
– Ну роги – не роги, – тонко поддакнул Валов, – а вроде того… – и вспомнил: – А что за халтурка у тебя по работе?
– Да та-ак… – замялся Андрюха и почему-то ещё больше покраснел: видать, не любил он всякие там халтурки-макулатурки, а предпочитал трудиться на одном месте. – Пацанам помогаю.
– Ясно… Рука руку моет! Раньше-то ведь как жили, – вспомнил старое время Валов, – ты – мне, я – тебе, – и пояснил: – Ничего в магазинах-то не было: пустые полки да килька в томате, сейчас другая беда: денег нет… Так что давай – сватайся! – закруглил разговор. – Делай, как советую… Тут, говоришь, она живёт?
Огромная многоэтажка загибалась куда-то влево, в дебри микрорайона, и лишь пристрой «Сбербанка» бойко подмигивал зелёнью рекламы, служа верным ориентиром в этом хаосе огней и огонёчков. Хороший дом, большой, в такой махине не одна деревня поместится. Об этом и хотел сказать Андрюхе, да тот, спохватившись, сбил его с мысли:
– Не в этом, – уточнил он насчёт житья-бытья своей невесты, – в соседнем! – и неопределённо махнул рукой куда-то за сберкассу. – Тормози, тормози, я добегу! – затем выхватил из кармана куртки тысячную купюру и пришлёпнул её на панель тачки: – Сдача-то есть?
– Как нет… – Герка протянул ему пятисотку и пару сотельных бумажек. – Без сдачи, брат, ездить нельзя! – и хотел было добавить, что пассажир нынче сноровистый пошёл: не будет ждать, пока ты все киоски объедешь, выискивая мелочь, да Андрюха уже схватил сдачу и сунулся в кисель вечера.
Ух, какой парень! И обычаи знает: по темноте нельзя деньги в руки давать. Герка об этом уже от многих слышал, из старины, мол, это пошло, от предков.
Вывернул опять на Широтную, потянулся к лежащей на панели тысячной и хотел уже сунуть её в бумажник, да подивился какой-то странной лёгкости купюры, какой-то несерьёзности: даже не хрустнула она в его руке. Щёлкнув выключателем, торопливо глянул деньгу на просвет: нет, ни знакомой бородатой головы в крошечной, будто бы лыжной, шапочке внутри светлого поля деньги, ни каких-то других водяных закорючек в толще её и близко не было. Фальшивка!
Вот же зараза, а?! …Правильно, выходит, Танька-то ему не доверяет, правильно! Вот тебе и шляпа!
