«А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?... Ты, музыка, дыханьем ветра, бедра прохладой, щемящей нотой неуловимо, почти бессвязно входишь в сердце тревожно, тайно…».
Это Маяковское настроение и цитата из новой книги Анатолия Омельчука «Рисунок ветра на воде». Омельчук в последнее время неуловимо и неумолимо делает медиапассы от исследовательской описательности северной неповторимости к нутряному содержанию души. Северной ли, южной, кхмерской ли или летящей через океаны с бутылкой виски с помощью понятливого друга стюарда.
Слово «нутряной» здесь не случайно. Конечно, «внутренний» звучит благородней, что ли. Но Омельчук предлагает нам заглянуть в душу свою – так ли уж там благочинно.
То есть где грань между горним и плотским? И нужна ли она? Книга Омельчука необычна по форме и содержанию, о форме чуть позже. А содержание можно ощутимо разъять на три темы. Первая – попытка облечь в слово ощущения и воспоминания детства и хмельного чувства молодости. Когда в детстве косишь дальнюю неудобицу и чуть не лишаешься чувств от убойного запаха скошенной травы, то воспринимаешь только это – запах кошенины и неосознанное чувство тайны, которую ты только что раскрыл. И лишь спустя десятилетия ты придаешь этой тайне имя – смерть травы маскирует себя сладким запахом. Может, потому что она поняла – ты еще слишком юн, чтобы думать о горестях, и не заметишь горького привкуса тлена. Как это замечают старики. Или фонтаны изобретательности юных филологов, которые играют русскими словами, как карамельками во рту.
Почему-то в этом, юношеском, разделе щемящий мою душу рассказик о недавней прогулке с внучками. Это надо просто читать. И все.
Вторая ощутимая тема – отношение автора к европейским кумирам. И в первую очередь (это же Омельчук) – к полярным исследователям. Разочарование недосказанностью, историческая топонимическая неопределенность. Это и хилый, неповязанный шарфом на полуйском ветру якобы вездесущий Кастрен, и постоянно неуловимый Витсен, за пониманием которого автор дернул в Амстердам, но понял только скукоженность Европы. И отсюда она хотела понять Сибирь? В чем-то разбитые молодые представления – это как разбитая любовь – но это и есть Омельчук. Сначала влюбленность, потом понимание, потом… разочарование. Сужу по его произведениям. Слава Богу, это бывает не всегда.
Рисунок ветра на воде… Рисунок воды на ветре… Что, разве вы никогда не видели радугу над соседним селом, когда ваши малые дети машут руками и радостно кричат: «Папа, папа, дождик разноцветный!». А ветер принес вам капли дождевые, и порыв вдруг пахнул, а там, вдалеке, как надежда хотя бы вашей сегодняшней жизни, все живет радуга, рисунок, сотканный из воды на ветре. Омельчук исследует Европу литературную, и результатом оказывается то фантом Хэмингуэя за соседним столиком кафе, то кафкианская Прага, внезапно оборачивающаяся утонченным любовным приключением его – Омельчука – литературного героя. Ткань его глубинно емких рассказов-эссе соткана из прошлого и настоящего, она до неуловимости тонка и рассыпается от любой неуклюжей попытки подвергнуть ее грубому анализу. Поэтому и сейчас я не пытаюсь анализировать, а просто хочу понять свои ощущения от прочтения этой книги.
… За черной нотой безумства быта есть тайна стона…
Кто стонет? Да женщина, которой хорошо. Разве этого для мира мало?
Разве не после этого рождаются дети?
Продолжая традицию летающих, скажу, что уже в предыдущей своей книге Омельчук прочертил канву теперешнего своего стиля – короткие эссе на тему жития внешнего и внутреннего. И как бы он ни пытался скрываться за неоплатоновскими мудростями о смысле жизни в книге новой, везде выглядывает она – девушка, женщина...
Вот его литературный герой, как всегда в состоянии некоторого «изумления» бродит по ночной, тупо спящей Венеции в поисках своей гостиницы, то есть дома, тепла, временного уюта. А венцом уюта, мужики это знают, является теплая женская плоть, к которой прижмешься, и все. И не надо больше ничего. Женщина может этого даже и не заметить, ей нужны более веские доказательства твоего – любимого человека – присутствия, но тебе-то этого достаточно. И когда утром она тебе рисует маршруты путешествий и посещений, ты просто жмуришься и киваешь согласно, а в памяти до сих пор промозглые склизкие полуулочки, безразличная к тебе История и желание теплой плоти рядом.
Но мы-то о книге. Омельчук, понимая, в каком мире живет, ну, не изобрел новую форму изложения, «краткость – сестра таланта», а просто талантливо нам об этом напомнил.
Конечно, не без красивостей. Но это лучше, чем выверенные уже пакости многих из сегодняшних пишущих. Красивое запомнится красиво… Как нота ветра в прохладный вечер по мостовой в июльском зное экстазом шелка, томленьем плоти, страданьем сердца струится тайна… Нет, это не Северянин, это Омельчук. И снова девушка, женщина… В современном мире, где все чаще «Песни Песней» заменяются песней о мамоне, Омельчук, как редкий ныне соловей, заводит все новую и новую мелодию о женщине. Я вдруг подумал: почему в океане любовных описаний, где множество губ коралловых, нежных персей и пунцовых ланит, черных очей и стройных бедер, очертаниями напоминающих амфоры, практически нет описаний красоты мужской. Или внешность мужская для женщины вторична, а необходимо ей ощущение ЕГО. Вот как в «Песнях Песней» Соломона… – Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь… И самое мое любимое у женщин… – Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви… – Наверное, самая сладкая в мире немочь, исчезающая под натиском индустриализованного секса. Впрочем, автор(ша) библейского текста все же немного описывает любимого … Друг мой похож на серну или на молодого оленя….
Сегодня друг с рогами – как сравнение не особо катит. Но мы-то с вами о временах древних, когда была любовь. И я позволю себе собственную расшифровку того, почему женщины так мало писали о внешности мужчин, которых тем не менее любили. Как описывали женщины мужчин? Типа взгляд орлиный, голос мужественный, поведение повелительное… Кто из вас читал о том, чтобы женщина того времени, а Европа знает немало таких, написала подробнее о том, как выглядит ее кумир?
Это молчание не дало женщинам сказать то, что они, может быть, хотели сказать. А может быть, и не хотели. Во что я верю гораздо больше. И вот почему. Во время любви женщина себя не видит. Она вся во власти чувства. А мужчина видит ее ВСЮ. Вот почему всякий великий художник, я уж не говорю о малых сих, стремился запечатлеть своих красавиц в самых разных интимных ракурсах. Подчеркиваю, ВСЯКИЙ. Загляните как-нибудь в запасники Эрмитажа. А женщина в это время в «ракурсах» мужчину не видит. Поэтому авторы подавляющего большинства эротических «поэмий» – это мужчины.
Вот теперь об оформлении книги. Она буквально насыщена воспроизведениями работ великих мастеров разных стран и направлений: от патриархального Поленова до разнузданного Бердсли. Работ на эротическую тему достаточно много, комментировать здесь нечего, это часть общечеловеческой культуры. Скажу о другом – кажущаяся эклектичность подборки позволяет читателю одновременно побывать в Эрмитаже и Лувре, Прадо и галерее Уффици. Очень удачная идея!
В новой книге Анатолия Омельчука не только любовные темы. Но во всем этом рисунке ветра на воде, да простит мне Господь, если я ошибаюсь, видно извечное – для Анатолия Омельчука – поиск Прекрасной Дамы, которую он искал, нашел, да так и не отыскал. И не найдет. Этот поиск Идеала Женщины, которой не существует, будет у него бесконечно продолжаться. Это не его выбор. Это его выбрали…
