Люди старшего поколения помнят имя Абела Аганбегяна, крупнейшего экономиста страны. Абел Гезевич – доктор экономических наук, профессор, действительный член Академии наук РФ. Особая заслуга академика Аганбегяна – создание сибирской экономико-математической школы в годы, когда он руководил Институтом экономики и организации промышленного производства СО АН СССР в Новосибирском Академгородке.
Недавно «ТП» напечатала воспоминания Геннадия Павловича Богомякова, который в качестве первого секретаря Тюменского обкома КПСС руководил становлением и развитием Западно-Сибирского нефтегазового комплекса. А академик Аганбегян и сотрудники его института разрабатывали научные концепции этой суперпрограммы.
– Как вы, Абел Гезевич, сегодня, спустя много лет, оцениваете реализацию такой программы, как создание Западно-Сибирского нефтегазового комплекса?
– Очень высоко, это – выдающаяся программа, беспрецедентная в мире. Мне, можно сказать, повезло в том, что я приступил к работе в Сибирском отделении Академии наук в 1961 г. И сразу стал заниматься проблемами развития Сибири. Скоро я сблизился с Андреем Алексеевичем Трофимуком, академиком, крупнейшим специалистом в области нефтяной геологии. Он возглавлял Институт геологии и геофизики в Новосибирском Академгородке. Я сопровождал А. А. Трофимука в поездках к геологам Западной Сибири ещё в начале 60-х годов. Помню простую деревенскую избу, в которой располагался секретарь Сургутского райкома партии, а вся районная организация насчитывала тогда 96 коммунистов. В центре Сургута было картофельное поле, а на месте Нижневартовска, где позже открыли крупнейшее, даже по мировым меркам, Самотлорское месторождение нефти, раскинулось болото.
Я систематически ездил в Приобье, познакомился фактически со всеми руководителями предприятий разных отраслей, в том числе с Геннадием Павловичем Богомяковым, когда он работал в геологоразведочном НИИ в Тюмени. Мы тесно общались и позже, когда его назначили заведующим отделом нефти и газа Тюменского обкома КПСС, а потом избирали на высокие партийные посты: первым секретарем Тюменского горкома, первым секретарем Тюменского обкома КПСС. Конечно, он был высококвалифицированным геологом, да к тому же все время вращался среди специалистов-«светил». Не скажу, что мы дружили, но у нас были нормальные, рабочие отношения. Ссорились, мирились, что было вполне нормально, поскольку предметом наших дискуссий была стратегия развития Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, а также методы его формирования. А в таком деле без споров, нередко весьма острых, при всем желании не обойтись.
Г.П. Богомяков для того времени был прекрасным руководителем, и я перед ним преклоняюсь. Он очень поддерживал Виктора Ивановича Муравленко, легендарного руководителя тюменского нефтяного главка, не допускал конфликтов ни между руководителями, ни внутри коллективов. Конечно, Геннадию Павловичу очень повезло в том, что на самые ответственные посты в Тюмени назначили прекрасных руководителей. Например, Юрия Петровича Баталина – выдающегося строителя. А Эрвье Юрий Георгиевич, первый начальник геологического главка? Когда Эрвье назначили заместителем министра геологии, его сменил Фарман Курбанович Салманов – гениальный геолог. Я дружил с Фарманом до самой его кончины и гордился этой дружбой…
А руководители и создатели газовой промышленности Тюмени: Виктор Степанович Черномырдин – великий и мудрый руководитель, столько труднейших лет возглавлявший российское правительство. Оруджев Сабит Атаевич, министр газовой промышленности, себя увековечил уже тем, что уникальное месторождение газа – Уренгойское – названо его именем. И освоение этого гиганта во многом связано с энергичной деятельностью Сабита Атаевича. Конечно, на этих людях лежал отпечаток своего времени. Никогда не забуду, как Оруджев внушал мне: «Я, – говорил он, – кандидатура политбюро партии с 1938 года. А ты кто такой, чтобы мне возражать?». Восхищаюсь мудростью Валентина Дмитриевича Шашина, министра нефтяной промышленности того времени. Помню 2-3 часа интереснейшей беседы с ним в комнате напротив кабинета В.И. Муравленко, с которым в это время один на один встречался А.Н. Косыгин, который ежегодно объезжал «Сибирский» ТЭК, и мне посчастливилось сопровождать его в поездке после моих предложений по развитию этого комплекса.
Какие люди – ни одной проходной фигуры! Это уж когда умер Муравленко – пошла чехарда, пока не назначили начальником Тюменского нефтяного главка Валерия Исааковича Грайфера. Я до сих пор с ним встречаюсь – он же создал нефтяную компанию по инновационным методам добычи нефти. Как-то мне позвонил и сказал: «Абел, я добыл один миллион тонн нефти!».
– В день, как бывало? – спрашиваю. Ведь именно при нём в одном регионе впервые в мире стали добывать один миллион тонн в год!
– Нет, за год, – отвечает. – Но этот миллион достался гораздо труднее, потому что мы испытывали и запускали новые методы добычи.
Валерий Исакович и теперь, в свои преклонные годы, настоящий инноватор!
Г. П. Богомяков очень верил в эту землю и её богатства. Нефтегазовый комплекс Западной Сибири – мировой рекорд. Нигде добыча нефти так не наращивалась: первый миллион тонн был добыт в 1964 г., а в 1970 г. – 31, в 1975 г. – 148, в 1980 г. – 310 млн. т. И все эти годы – намного выше пятилетнего плана. В рекордные сроки сооружали нефтепроводы, газопроводы – менее чем за год, проложили газопровод в Европу с 1420 мм трубой. По тайге и болотам, через 200 рек, через сотни дорог. Да, трубы большого диаметра были немецкими, тяжёлые бульдозеры – американскими и японскими, своих в СССР тогда не производили. Но газоперекачивающие агрегаты и станции были нашими, строители – тоже. А автоматическая сварка трубопроводов, созданная в институте Патона, ничего подобного в мире не было!
Конечно, в таком грандиозном деле невозможно было обойтись без ошибок. У геологов и тогда была, и теперь есть одна особенность. Они сами нефть не добывают, и им непонятны все тонкости и трудности этой сферы деятельности. А ведь нефтяникам, прежде чем начать полноценную добычу углеводородов, не одну или 10 скважин приходилось бурить, как геологам, а тысячи, да еще инфраструктуру создавать и много чего другого… Геологи же это частенько не понимали, поскольку сами, как правило, были кочевниками, жили в примитивнейших поселках и думали, что все так могут.
Другое «родимое пятно» геологов в том, что они всё время думали, будто нефтяники занижают возможности недр. Я долго дружил и с Эрвье, и с Салмановым, и от них не раз слышал, что, дескать, запасы углеводородов позволяют поднять добычу значительно выше, а нефтяники, мол, осторожничают во имя ведомственных интересов. И Богомяков, сам будучи геологом, во многом поддерживал коллег в спорах с нефтяниками. У него всё время была идея добывать больше и больше. Надо сказать, что безудержная добыча такого ценного сырья, как нефть, в конце концов, привела к провалам. Не стоило перевыполнять планы так сильно. Если вспомнить, за 1965-1970-е годы заданием предусматривалось добыть 25 млн т нефти, а фактически извлекли из недр более 31 млн. В конце следующей пятилетки годовая добыча должна была составить 120-125 млн т, а добыли 148 млн т. И третью пятилетку тоже сильно перевыполнили: 310 вместо 280-300 млн т по плану.
И прямо скажу: нефть добывали, как правило, хищническими методами. На первых порах отбирали примерно половину геологических запасов, а потом скатились до 30% и даже ниже. В то же время из американских месторождений, которые значительно уступают западносибирским и по запасам, и по дебитам, – в 80-х годах извлекали около 50% геологических запасов. Сейчас американцы берут около 40%, и этот объем держится много лет, а мы всё время сокращаем – уже дошли до 20-25%. Это и есть результаты хищнической добычи, когда не думают о будущем. В мире такие вещи, как внутриконтурное заводнение (когда нефтяное месторождение разрезают водяными скважинами и нагнетают внутрь нефтеносных пластов жидкость), – просто запрещены. А мы вовсю пользовались и продолжаем пользоваться такими варварскими методами. Так испортили Самотлор, совершенно уникальное месторождение, которое могло бы много лет обеспечивать страну нефтью. Мало того, огромное количество сырья осталось в недрах, и теперь его извлечение обойдётся много дороже.
– В последнее время открыли некоторые секретные документы Политбюро ЦК КПСС. Один из них, в частности, обязывал тогдашнего министра нефтяной промышленности Н.А. Мальцева добыть в 1980 году дополнительно к плану 10 млн т нефти, поскольку нечем было платить за 42 млн т пшеницы, купленной в Канаде и США. И это поручение было не единственным. Конечно, вся дополнительная нагрузка легла на Западную Сибирь, а если точнее – на Тюменскую область. В итоге в 1985 году Тюмень задолжала к плану 31 млн т нефти. Поскольку Политбюро по определению не могло быть «крайним», за провал наказали министра Мальцева: на пенсию отправили раньше срока…
– Я и в те годы считал, а сегодня тем более убеждён в том, что эта пшеница нам тогда была не нужна. Не в коня корм – давать скотине цельное зерно. Нам и сегодня некуда его девать, нет достаточного количества скота. Вот и вывозим. А, между прочим, сейчас мы собираем меньше, чем в те годы. И не закупаем в баснословных количествах, как раньше, а стали крупнейшим в мире экспортёром зерна.
Другая крупная проблема – утилизация попутного нефтяного газа. Объективности ради надо сказать, что эту проблему Тюменский и Татарский обкомы КПСС вместе с заинтересованными министерствами ставили перед правительством еще в 1978 году, однако воз так и не сдвинулся с места. А учёным, которые пытались как-то добиться решения этого вопроса, всё время повторяли, что, мол, «на войне как на войне». Я не приемлю таких сравнений.
И, конечно, на первых этапах всё давалось много дороже. Например, слишком поздно на юге Тюменской области начали создавать производственную базу. Она была нужна гораздо раньше, например, для того чтобы выпускать блочные функциональные конструкции, в которых уже были собраны различные агрегаты. Эти блоки доставляли на север области в основном по рекам, и на месторождениях или трассах нефте- и газопроводов из них, как из кубиков, собирали крупные объекты, по сути – крупные заводы. Этот способ экономил гигантское количество дорогого труда в условиях Крайнего Cевера.
Блочный метод, если бы его в полную силу использовали при сооружении социальных объектов в северных районах Тюменской области с самого начала, не только сэкономил бы изрядное количество ресурсов, но и сделал бы существование огромной армии тружеников в условиях сурового Севера если и не комфортным, то хотя бы человеческим. Но тюменские власти таких целей просто не ставили, и, по тогдашним данным Тюменского облсовпрофа, около 400 тысяч человек прозябали в хибарах, которые прозвали «балками». Это типично советское «ноу-хау», ни в одной стране таких ужасающих жилищ вы не найдете. Тысячи этих «балков» существуют до сих пор! По сути, мы вовремя не создали ни социальную, ни производственную базу освоения богатейших месторождений. Представьте себе настоящую армию накануне сражения, лишенную тылов. Она бы точно потерпела поражение. Если продолжить нашу аналогию, то напрасно затраченные миллиарды можно было сэкономить, используй мы в полную силу блочные методы как в производственной, так и в социальной сферах с самого начала освоения северных месторождений – это и есть крупнейшее поражение в экономическом сражении.
Дело прошлое, однако не могу умолчать о том, что партийные руководители области всякий раз с раздражением воспринимали разговоры о социальной политике в регионе, которая была неблагополучной. Особенно не любили в Тюмени Татьяну Ивановну Заславскую, крупнейшего в стране и авторитетного в мире социолога, академика, руководившую отделом нашего института. Татьяна Ивановна несколько раз выступала в Тюмени с результатами конкретных социологических исследований по Тюменскому региону в руках, остро обращала внимание на то, что нельзя относиться к социальным делам так, как делают тюменские власти.
– В оправдание эти власти указывали на высокие темпы строительства социальных объектов…
– Да, но, во-первых, на эти темпы область вышла лет на десять позже, чем следовало. А во-вторых, база-то была очень низкой. Когда мы говорили об этом на первой стадии формирования нефтегазового комплекса, нам объясняли, что мы на фронте. А когда ты воюешь, то в последнюю очередь думаешь о собственном благе: что поесть, на чём спать. Всё это, мол, второстепенное, а главное – победа. Экономика страны на этом держится. А вы требуете какие-то блага, всё время провоцируете эти дебаты, не понимаете, что именно партия и правительство требуют от областной партийной организации. Ну и всё в таком духе…
Крупные разногласия были у нас по использованию вахтового метода при освоении месторождений Крайнего Севера. Учёные Сибирского отделения Академии наук предлагали для этих целей создать два базовых уровня. Один – на юге Тюменской области, а второй – в Среднем Приобье. И все месторождения, что лежат севернее Оби, брать вахтами. Это не мы придумали, так работал весь мир, так осваивали Аляску… Тюменские нефтяники бывали там, всё видели собственными глазами: комфортные жилые помещения, зимние залы, сады в блочных алюминиевых конструкциях… Это же так просто! Но руководители Тюмени хотели заселять Север, в том числе Крайний, постоянными кадрами, что не только слишком дорого, но и вредно для приезжего населения. В конце концов, вахтовый метод узаконили, но на десяток лет позднее, чем надо.
– Сегодня более 90 процентов селений в Ямало-Ненецком и Ханты-Мансийском округах – это моногорода со всеми экономическими и социальными проблемами…
– Мы расплачиваемся за то, что полвека назад вместо широкого использования вахтового метода строили эти моногорода на вечной мерзлоте. Пока, что называется, «к стенке не припёрло». Тогда и стали возить вахты из разных регионов страны.
– А был ли Советский Союз готов в то время применить вахтовый метод?
– В масштабах всей страны – не знаю. Но в отдельной Тюменской области всё можно было сделать. И, в конце концов, сделали, пусть довольно примитивно, без садов в блочных конструкциях. Всё это было организовано под руководством и по инициативе Юрия Баталина. Но я-то говорю о том, что нужно было развернуться и раньше, и быстрее, будь тюменские партийные руководители мудрее.
Однако эти и другие ошибки ни в коей мере не заслоняют безусловных заслуг Богомякова. В целом Геннадий Павлович – фигура положительная, и он очень много сделал, хотя временами мудрости ему не хватало. У меня к нему сложное отношение. Не думаю, что он меня положительно оценивает, но это не имеет значения. Он был мне симпатичен, он был демократичен (я несколько раз с ним путешествовал по Сибири), но и требователен – а иначе нельзя было. Но что ещё мне не нравилось – он не терпел возле себя сильных людей на партийной работе. Геннадий Иосифович Шмаль в те годы блестяще наладил работу тюменского комсомола, очень хорошо начинал свою деятельность в качестве второго секретаря обкома партии. Но, видно, Богомяков чувствовал сильную конкуренцию со стороны Шмаля, и вскоре его отозвали на учёбу в Академию общественных наук при ЦК КПСС. До сих пор он эффективно работает, и я вижу, какую активную роль он продолжает играть в нефтегазовой сфере.
– Возвращаясь к нефтегазовой программе Западной Сибири – можно сравнить тогдашние методы её реализации с теми, что используют в мире сегодня?
– Наша программа до сих пор остается крупнейшей. Советская система управления отличалась возможностью небывалой концентрации ресурсов на нужных стране направлениях. И когда потребовалось – к западносибирской программе подключили всю страну.
Оборотная сторона советской модели управления экономикой – она была очень неповоротливой, не могла гибко реагировать на меняющиеся условия, чего требовал современный мир. Так, мы по большому счёту проморгали научно-техническую революцию.
– Но почему, Абел Гезевич, современные программы «Урал промышленный – Урал Полярный», Восточно-Cибирский нефтепровод и другие – либо неэффективны, либо проваливаются?
– «Урал промышленный…» – такой государственной программы просто нет. Здесь одна инициатива властей Ханты-Мансийского округа. От того, что эту затею взяла под контроль Государственная Дума России, ничего не изменилось. Восточно-Сибирский нефтепровод – дело реальное, но он обошёлся казне в несусветные деньги. В советские времена каждый год строили по трехтысячекилометровой трубе, а сейчас еле-еле шевелимся и транжирим деньги направо-налево. Такой мощнейшей отрасли строительства нефтегазовой промышленности, как раньше, теперь и близко нет, хотя положение здесь лучше, чем в геологии.
Наши руководители выбрали стратегию максимального извлечения нефти и газа и торговлю энергоресурсами. Это неправильно. Такая стратегия сильно задерживала и задерживает сейчас развитие страны. От этого надо немедля отказываться. Как и во всех странах, требуется развивать нефте- и газохимию и высокотехнологичных отраслей на базе новых синтетических материалов. Достаточно сравнить Россию с Норвегией. Эта страна – самая передовая в мире по технологиям добычи углеводородов, особенно – под водой, для чего они разработали много «ноу-хау». У них мощнейшая научно-техническая база, перерабатывающая промышленность, современнейшие верфи для строительства морских платформ.
У нас же огромные запасы углеводородов на шельфах и нет ни флота, ни подводных аппаратов, ни специалистов, никакого опыта.
– А надо ли нам лезть на шельф, если на суше, где готова инфраструктура, и, как говорят геологи, есть огромные запасы и нефти, и газа?
– Лезть придётся, что мы и делаем уже на Сахалине. А куда деться? Научно-техническую базу требуется создавать загодя, а не тогда, когда жареный петух клюнет. В новой России плохо развиваются наука и технология в нефтегазовых отраслях, и потому низка производительность труда.
Однако в России не везде плохо. Я недавно побывал на Магнитке, и уже в аэропорту был приятно удивлен. Снег там всегда был чёрный, а теперь белый. Над городом нет дымового навеса, лисьих хвостов. Я увидел совершенно другой комбинат. На месте допотопных мартенов появились современные цеха. А какие новые станы – четвёртого поколения! Магнитка является примером технического обновления – коренной модернизации всей металлургической и трубной промышленности России.
– А почему в нефтянке нет таких перемен? Люди ведь все из одной советской колыбели…
– Потому что правительство использует нефтяную отрасль как кошелек: половина доходов федерального бюджета формируется с доходов нефти и газа. Никто в мире не берёт дань в 300-500 долларов с каждой тонны, кроме нас. Это отдельный спецналог – кроме всех остальных. Он и обескровил отрасль. Нефтяникам не оставляют деньги на реконструкцию и даже такой задачи не ставят. Ты посмотри, в каком убогом состоянии нефтеперерабатывающие заводы – худшие в мире! А сколько газа, самого ценного сырья, сжигаем зря до сих пор на негодных, построенных 30-40 лет назад электростанциях старых технологий! По оценке, – более 60 млрд кубов газа в год на более чем 20 млрд долл. в год. Это ХХI век или какой?
– Любопытно ваше, Абел Гезевич, мнение. С 80-х годов ходит такая версия: если бы не открыли нефть и газ Западной Сибири – СССР развалился бы раньше…
– Возможно. Некоторые считают, что Советский Союз развалился из-за того, что цена нефти была слишком низкой. Е. Т. Гайдар, например, так считал. Он почему-то придавал этому первостепенное значение.
– Но это уже в начале 90-х. А речь-то о 70-х и 80-х годах, что именно тогда сибирские углеводороды продлили жизнь СССР…
– Не могу ответить – это ведь не столько экономический, сколько политический вопрос о причинах распада СССР. А здесь я не специалист. История ведь не знает сослагательного наклонения. Представь, не было бы нефти, может, мы что-то другое нашли. Стали бы, например, зерно использовать нормально. Я уже говорил, что нельзя ведь коров кормить цельным зерном, как мы это делали в советские времена. Нужен полноценный фураж. И все мы тогда приводили эти примеры. Европа с её большим населением производила в те годы 150 млн т зерна. И мы – не меньше, да ещё закупали. И всего потребляли 220 млн т при населении в 1,5 раза меньше европейского. А Европа из 150 млн т ещё и нам зерно продавала, и в 2 раза больше производила мяса, чем СССР! Может, пастбищ там больше? Да нет же, в 8 раз меньше! Ведь все эти примеры были на слуху в советское время. Может, не будь нефти, перестроились бы так, как в Европе? Трудно сказать.
Само по себе наличие месторождений сырья ничего плохого не представляет. Какое благо привалило Англии, когда она стала добывать нефть на море! А как Норвегия вырвалась вперёд на той же морской нефти. Причём и в техническом отношении. В Швеции нашли в своё время богатое месторождении железной руды – знаменитую гору Кируна! И они продавали руду, пока всю гору не срыли. Ничего зазорного в этом нет, если у тебя есть сырьё. Слава богу! Но это никак не должно сдерживать развитие высокотехнологических отраслей и производств. Ведь именно они играют ключевую роль, являются катализатором развития страны. А мы, имея даровые деньги, задержались в развитии.
– Как вы оцениваете имеющиеся стратегические разработки на будущее?
– В целом – положительно. Я не могу оценивать политическую часть «Стратегии-2020», где всякие идеологические вещи, я здесь неспециалист. Что касается экономической части, то лозунги правильные. Но там нет программы! Вот – модернизация. Что это конкретно? В реальном секторе это в первую очередь – техническое перевооружение. У нас масса отсталых отраслей. Возьми энергетику, нефтяную промышленность, газовую – всё требует переоснащения. На первых порах можно заимствовать самые современные технологии и оборудование на Западе и параллельно непременно создавать своё. А наша лёгкая промышленность… Да куда ни кинь – всюду клин…
Второе – нам нужно менять структуру промышленности. Мы могли бы, как я уже говорил, занять ведущее место в мире по нефтехимии, производству синтетических материалов. Да, на создание современных предприятий, безусловно, уйдут большие деньги. Но это быстро окупится. Мы могли бы резко поднять наше энерго- и электромашиностроение – это позволило бы модернизировать старые электростанции и одряхлевшие котельные… Словом, нужны такие программы!
– Но ведь программы составляют люди. Что – специалистов высокого класса до этого не допускают или таковые в стране вывелись, а остались одни менеджеры по разруливанию финансовых потоков?
– Уровень нынешних руководителей по реализации крупных стратегических решений просто несопоставим с советскими временами. Поэтому реальная востребованность этих программ – не та. О программах вспоминают, как о предвыборном деле, а не как о двигателе нашего развития.
