Еще природа не проснулась,
Но сквозь редеющего сна
Весну послышала она
И ей невольно улыбнулась…
Вот и дождались мы начала весны. Она ступает осторожно, ведь зима-злодейка коварна. Ни днем, так ночью пытается продлить своё время: то нагонит студеных ветров, то в звенящей тишине напустит морозу. Но солнце не дает весну в обиду. С каждыми сутками встает в эту пору пораньше на две-три минуты. Днем светит так ярко, так ласково, аж глаза слепит. Горожанам, скоростью жизни деловой зараженным, не хватает времени, чтобы остановиться, прислушаться. Как звонко и настойчиво твердят синицы: «Весна пришла! Радуйся, человек!» А воздух!
Не тот бездушно-морозный, «без цвета и запаха», что просто студнем безжизненным зависал и едва шевелился зимой. А теперешний. Он живет, наполненный незримым движением смесей ароматов от тающего снега, просыпающихся деревьев, преющих оголенных на проталинах прошлогодних трав. Кажется, в этом мартовском воздухе витает много чьей-то любви, от которой эфир становится еще загадочней…
Зайдешь в лес, и здесь поступь весны ощущается явственно. Стайки малых птах-кочевников залетают в бор передохнуть. Посвистывают, переговариваются, обсуждают дальнейший маршрут и будят столетний, уставший от зимнего безмолвия бор: «Просыпайся, дед, вон как высоко солнышко поднимается!». Еще до восхода на свои излюбленные обширные поляны за стройными рядами молодых сосенок слетаются на токовища тетерева и глухари. Ходят кругами, распускают хвосты, как павлины, чуфыкают, бормочут. Но это только первые «женихи», самые нетерпеливые, а к концу марта слетятся на токовища косачи и тетерки со всей округи, вот будет зрелище! Тут увидишь и танцы с подпрыгиваниями, и настоящие петушиные бои. Песня глухаря простая, негромкая, но слышна за двести метров. Сначала он щелкает, а затем скиркает. Вот, во время скирканья и перестает слышать. Отсюда и название его, и народный эпитет по отношению к непонятливому человеку, либо которому надо повторять то да потому – «глухая тетеря»…
А солнце в полдень старается от снежной шубы зимы оторвать хоть кусочек, малую частичку. Догола раздеть её хочет. И ведь разденет, если не уберется сварливая вовремя в свои родные арктические льды. До того разойдется молодое игривое светило к вечеру, что и за горизонт уходить не хочет. Цепляется солнце за дальнюю гряду бора и хоть на пять минут, да задержится, повисит на макушках и, устав от дневных забот, завалится на покой до следующего еще более долгого, более теплого и светлого дня…
