(Окончание. Начало в номере № 240)
Камал появился в палате в десятом часу, бухнулся на койку и сразу уснул. Как-то ловко это у него получилось – закрыл глаза и был таков. Поехал, как писал когда-то Зощенко, в Ригу. У Будылкина так-то ещё ни разу не выходило, ему перед сном о чём-то сложном подумать надо. …Разное ведь за сутки в руку берёшь, а чем палец занозишь – не знаешь.
И тут у Будылкина зазвонил мобильник. Полдня молчал, зараза такая, а тут заверещал. Это старый приятель Петра Михайловича решил поинтересоваться результатами операции. Будылкин бы ему и сам поближе к ночи позвонил, да приятель оказался менее терпеливым.
– Чего, Бутылкин, – гаркнул он в трубку, – живой? Как прошла операция?
Будылкин не обиделся, думал уже и сам обозвать Валерку Агапкина Хапкиным, да взглянул на спящего соседа и вполголоса буркнул:
– Живой…
И хотел уже тихонечко доложить, как ему загоняли стент в самое-самое сердце и чего он в то время чувствовал: сердце-то ведь не пятка какая-нибудь или коленка, но поперхнулся от удивления: зло полыхнув угольями глаз, Камал подхватился с койки и выкрикнув: «Ты зачем меня разбудил?» – бросился вон из палаты.
Видать и Агапкин услышал тот вопль и сильно удивился:
– Чего это там у тебя? …Чего случилось?!
– Та-ак, – успокоительно протянул Пётр Михайлович, – ерунда! – Не рассказывать же приятелю про все его больничные заморочки! – …Война местного значения, потом расскажу. Давай-ка лучше про операцию поговорим!
И тоже внутри себя удивился: и чего тот Камал психует? Ты уж иногда держи свою-то душу за крылья, не прыгай чёртом!
Но мало того, что горячий сосед выскочил вон, он ещё и другое учудил: где-то через два десятка минут в реанимацию заглянул дежурный врач:
– Чего это вы, Пётр Михайлович, людям спать не даёте? – укоризненно спросил он, и его крупное добродушное лицо болезненно сморщилось. Знать, ему было очень неудобно за выходку Будылкина.
– Да погодите вы! – опешил от такой несправедливости Пётр Михайлович. – У меня зазвонил телефон! Не я ведь звонил-то… Так потерпи ты минутку, не прыгай козлом! – И полюбопытствовал: – Пожаловался что ли?
– Нет, – деликатно ответил эскулап, – сидит человек в коридоре, я и спросил: время-то позднее. – И примиряюще предложил: – Вы уж потише как-нибудь в следующий-то раз... Или за дверь выйдите! – нашёлся.
Он ушёл, а Пётр Михайлович возмущённо вздохнул и долго не мог успокоиться: вот чертяка какая! Ошибся, значит, Диккенс-то насчёт брюнетов: добрые, мол, люди – хрен-то! …Ты уж, брат Камал, в обществе живёшь, так и о нём маленько подумай, терпи!
Но успокоился-таки, натянул штаны и выглянул в коридор. Камал сидел на банкетке напротив двери и клевал носом. Торчащий вдовьим горбом воротник ковбойки делал его похожим на встрёпанного воробья, а покоящиеся на коленках короткие волосатые руки беспокойно вздрагивали во сне, готовые растерзать любого, кто нарушит покой их хозяина.
«Мешок кишок! – подумал, опять распаляясь, Будылкин. – Налить бы тебе в ухо да заморозить! …А муха сядет на нос – и с мухой будешь драться?».
И не удержался:
– И не стыдно жаловаться?! – бросил ядовито. – …А твой телефон зазвонит – и мне войну закатывать? Бежать вприпрыжку по коридору… И побегу! – уже почти выкрикнул Пётр Михайлович. Я, мол, тоже не лыком шитый!
– Ты, мужик, не пугай! – петушком взвился над банкеткой Камал.
«И как это у него так шустро получилось? – мельком подумал Будылкин. – И ногами не дрыгал, а подлетел!».
Но тоже фасон не уронил:
– Я не пугаю, – хотел добавить ещё и: «прыщ надымский!», да посчитал тот довесок лишним, ниже своего достоинства. – А будешь ночью храпеть – всех врачей созову: пусть с тобой делают, что хотят! Хоть на лестницу вместе с койкой вытаскивают!
И пожалел, что выкрикнул те решительные слова: глаза Камала отчаянно выпучились, налились кровью, казалось, он разлетится на кусочки от злости, но нет, не разлетелся: похватал раззявленным ртом воздух и выпалил такое, чего Будылкин ну никак от него не ожидал:
– Да я вообще спать не буду, понял, мужик?!
– Ну, бра-ат… – а больше Пётр Михайлович не знал, чего и сказать. – Вожжа под хвост попала, так и телега пропала?! – и захлопнул дверь.
«Нет, с таким ни одна баба не уживётся! – заключил, вспомнив, как в ходе их мирной беседы Камал заявил, что был когда-то женат, да разошёлся, а почему – не сказал. Живу, мол, пока, как цыган… Теперь-то всё встало на свои места: не быка ведь ищет баба – человека. Из-за его характера и разбежались, из-за гордыни. …Он в ней, как рыба в чешуе».
Выключил свет в палате и улёгся на койку. …Спать он, видите ли, не будет. …За таким гляди в оба, а зри в три!
Хотел уснуть сам, да какой уж там сон. …Назло, значит, батьке и шапку не одену?! Только уши-то твои, друг мой юный, отпадут, и фиг приклеишь! …И разговаривать с таким бесполезно – бочонок с порохом. Нет, даже, не бочонок, а пузырь!
Вздулся, холера такая, и хоть чего с ним делай! …Национальный вопрос, да и только! Несхожесть характеров, чёрт побери, культур! …Нация – дело серьёзное.
Ладно, они ещё из-за Аллаха не заспорили. Тот, по убеждению вот таких гордецов, выше, чем православный-то Бог, да-да! Хотя Бог-то один, так и в Коране написано. И в Библии тоже. Только переиначивает те книжки каждый по-своему, Будылкин вон ещё до «перестройки» слышал от всяких там церковных старушек, что придёт, мол, Михаил меченый и наступит конец света. Так, мол, в Писании сказано. Из-за этой вот вязкой молвы и сунулся въедливый Пётр Михайлович в Библию, всю горбачёвскую эпоху её изучал. Не нашёл он там старушечьих слов, но узнал такое, что про «Мишку-то меченого» и думать позабыл. …Люди, оказывается, до него не только кукурузу охраняли – думали, ёж твою мышь!
Мирно такали на стенке часы: так да так… Включил свет: ого, двенадцать ночи! Неужто сосед всё ещё ютится на банкетке? Будылкин приоткрыл дверь: сидит, зараза такая! Да сколько же можно в коридоре-то дремать? …Ну, подулся минут пятнадцать-двадцать, чего с ума-то сходить? Понял Будылкин, что ты настоящий джигит, понял!
– Камал, – тихонько позвал соседа, – иди спать!
Тот от неожиданности дёрнулся вперёд, потом встряхнулся, как искупавшийся в пыли барбос, отбрасывая дрёму и… И лучше бы Будылкин его не будил:
– Уйды, мужик, – услышал Пётр Михайлович, ржавый со сна рокоток, – сказал, спать не буду – значит, не буду!
– Х-ху, дьявол! – хрюкнул от досады Будылкин. – Мне что ли хуже делаешь? …Не пойдёшь?! – бросил в последний раз.
– Уйды!... – зло прошипел Камал. Понимал, крутая голова, что дуриком-то нельзя было среди ночи кричать, вот и шипел, как гусь!
– Ну тогда и я тут сидеть буду! – принял вдруг отчаянное решение Будылкин. Из мужской солидарности принял-то: хоть и не такой он джигит, как Камал, но твёрдых мужиков уважает!
Скрипнула дверь соседней палаты, в полумраке коридора возникла сонная мужская фигура, бездумно поглазев на сидящих, потрусила к туалету. Кажется, её не было целую вечность, но вот появилась на свет Божий и шершавый, как наждак, густой голос заставил Будылкина дёрнуть голову вверх:
– Не спится, други? Я перед операцией тоже всю ночь вот тут просидел: вдруг окочурюсь завтра? Боялся, ёшкин-кошкин…
– Иды давай, трус! – тяжело обронил Камал. Грубовато, конечно, ответил-то, и Будылкин хотел добавить, что они уже побывали в операционной и Бог миловал, но не успел: Камал вдруг подхватился с банкетки, исступлённо выпучился на обоих и, что-то рыкнув, сунулся в дверь палаты.
Вот Бонапарт какой, цена – копейка!.. Будылкин услышал жалобный визг камаловой койки, потом выждал минут пяток и тоже нырнул в палату.
Жизнь-то ведь, мягко говоря, не такая уж и плохая. А случилась тёрка – что ж такого? Заглаживай её, думай головой-то! Человек без страстей – тьфу! …Как корова без рогов!
Разбудил его какой-то треск – словно доски рядом ломали. Надпилят с одной стороны, потом хрясь ногой! И опять пилка началась. …Ох-хо, так это же Камал храпит!
Будылкин попробовал опять уснуть, да где там… Храп соседа вдавливал его в постель, рвал на куски черноту ночи. Будто пеньку продал, душенька беззаботная и отдыхает теперь! А может, его толкнуть? Ляг, мол, на другой бок… И вспомнил Ганьку Белова, соседа по комнате в студенческом общежитии, тот храпел в любом положении. Потом Будылкин привык к его храпу, и хоть захрапись, но это же когда случилось – через три недели! Тем более что Ганька на выходные дни уезжал в деревню и привозил от батьки то пару шматков сала, то говяжью рульку. …Хороший был парнишка!
Или толкнуть всё-таки Камала? Пусть перевернётся, чёрт волосатый, сколько можно из-за него не спать?!
И вспомнил своё обещание разбудить всех врачей, если тот будет храпеть. …Вот и заявится сейчас в ординаторскую: делайте, мол, что хотите!
«Но погоди, – оборвал себя Пётр Михайлович, – ведь и Камал собирался всю ночь сидеть в коридоре! И если бы не Будылкин – сдержал своё слово. Так, заешь его мышь, сто раз так!».
Трудно быть мужиком-то... Куда ни кинь – всё клин! …А если?
Будылкин взял с тумбочки мобильник, глянул на высветившийся в темноте экранчик: полчетвёртого. …Место-то ведь его на седьмом этаже свободно, – вот он к себе досыпать и пойдёт. …А к подъёму вернётся в реанимацию, х-ху, добьёт обязательные здесь сутки!
И, стараясь не делать забинтованными ногами резких движений, поднялся с койки.
