В аэропорту Салехарда мы обычно задерживались недолго. Надо было успеть перекусить в буфете: на плохой аппетит, после почти трехчасового перелета из Тюмени, никто из вахтовиков не жаловался. К тому же мы знали – крохотный аэрофлотовский буфетик был последней возможностью продержаться до ужина, так как столовая на базе Харасавэя открывалась вечером лишь в половине восьмого.
Вот и на этот раз Шурик прямо от трапа рванул напрямик, через дыру в ограде, чтобы занять очередь, но дорогу ему преградила рослая фигура в летной куртке. Шурик не стал спорить, круто повернул вправо и побежал окружным путем еще быстрее. Я тоже ускорил шаг, пряча лицо от резкого колючего ветра. Есть не хотелось, но от стакана горячего кофе я бы не отказался.
Буфет, как назло, не работал.
– Может, в столовку успеем? – спросил Шурик, сам в это не веря. Он какое-то время беспомощно озирался по сторонам, будто искал поддержки. Потом враз успокоился и взгромоздился на подоконник, уныло опустив плечи. Ничего, утешали мы себя, всего полчаса до рейса, плюс полтора часа полета. Потерпим, не маленькие. Лишь бы Харасавэй принимал, лишь бы там погода была! Ребята в общежитии чаем напоят.
– А если… как в тот раз? – будто прочитав мои мысли, встрепенулся Шурик: – Ну уж, дудки! Я здесь бичевать больше не собираюсь, хватит с меня.
– Интересно, куда ты денешься... – усмехнулся я.
Месяца два назад мы просидели, пролежали, прослонялись здесь больше трех суток – «по метеоусловиям аэропорта Харасавэй». Деньги кончились, пришлось брать взаймы у Михалыча, нашего шефа, который летел тогда с нами. Но и его червонец будто испарился на глазах, обретя материальную и духовную ценность в виде трехтомника Джека Лондона и альманаха киносценариев за минувший год, по счастливой случайности оказавшихся в киоске «Союзпечать».
– А ты Снежану помнишь? – вдруг спросил Шурик. – Вот девчонка! Ей богу, женился бы, не раздумывая...
Где-то на Украине у Шурика были жена и двое маленьких детей, но это не мешало ему проявлять восторг при виде хорошеньких женщин, а иногда даже поволочиться за ними, ничуть не тяготясь репутацией отъявленного донжуана, лихого соблазнителя и сердцееда. Впрочем, нетрудно было догадаться, что львиную долю побед следует отнести на счет его богатой фантазии и неумеренного желания возвыситься в кругу приятелей.
Конечно, я помнил Снежану. Когда она поднялась в зал ожидания, находившееся там мужское большинство разом очнулось от дремы, на мгновение замерло, внутренне подтянулось и уже не сводило с нее восторженных и влюбленных глаз. Снежана была необыкновенна, очаровательна и мила. На фоне многочисленных дубленок и мехов ее простенькое пальто с откинутым капюшоном смотрелось, как праздничный наряд принцессы, а толстая русая коса, свободно перекинутая через плечо, довершала портретное сходство с таинственной Незнакомкой. Взгляд из-под темных бровей прямой и внимательный, глаза – большие, ясные, вот только цвет я никак не мог определить, мешало искусственное освещение и какая-то непонятная робость, охватившая меня при виде этой юной богини.
Великолепной походкой она прошла на середину зала, осмотрелась вокруг и отправилась на свободное место прямо напротив нас. Шурик онемел, лицо его стало растерянным и глуповатым. Он явно не был готов к подобной встрече.
– Здесь не занято? – мягко спросила она.
– Нет, располагайтесь, – брякнул я.
С минуту сидели молча. Она со спокойным любопытством разглядела сначала Шурика, потом меня. Вещей с нею никаких не было, даже маленькой сумочки, и я решил, что она кого-то встречает. Но вот объявили о прибытии самолета из Ханты-Мансийска, следом приземлился рейс из Надыма. Она продолжала сидеть, рассматривая лица вокруг. В этом ее занятии не было ничего раздражающего или вызывающего, или бестактного. Она напоминала ребенка, впервые попавшего за кулисы кукольного театра.
Прошло еще какое-то время, и Шурик, наконец, пришел в себя.
– Девушка, а как вас зовут? – профессионально спросил он. – А меня... это... Александр!
– Снежана, – просто ответила она, и утолки ее губ иронично дрогнули. По-моему, она сразу разгадала Шуру. Он тоже это почувствовал, но решил играть свою роль до конца:
– Красивое имя! А вы уже смотрели французский фильм «Мужчина и женщина»?
– Нет, я видела другой фильм – «Баламут». Но еще больше нравится мне «Пустые хлопоты», старая такая картина, знаете?
– «У матросов нет вопросов!» – удачно ретировался Шурик, и мы вместе рассмеялись.
– Вы, наверное, с Харасавэя?
– Угадали! – вновь оживился Шурик, помня о том, что на Большой земле одно упоминание о самой северной базе геологоразведчиков производит на женщин сильное впечатление.
– Я так и подумала. Все харасавэйские страдают манией величия...
– Не имея на то оснований? – вставил я, придав голосу ревниво-обиженный оттенок, а на деле лишь для того, чтобы поддержать беседу. Похоже, девчонка была не глупа, и у меня появилась надежда скоротать время с интересной собеседницей. Шурика я уже не брал в расчет.
– Вот именно. Всегда есть основание для гордости, собственного достоинства... Для мании величия нет оснований даже у королей, в противном случае они глупцы, ограниченные и самодовольные ничтожества...
– Старик, ты понял, в чем нас обвиняют? – обратился я к Шурику. Тот театрально поправил шарф на шее и сделал вид, что глубоко возмущен незаслуженным оскорблением. Артист. Комик. В эпоху немого кино ему неплохо бы удалась роль любовника, авантюриста, не слишком смелого и умного, но удачливого.
Впрочем, на этот раз ему явно ничего не «светило».
А имя у нее действительно красивое. Настоящее северное: Снежана, снежинка... И внешность! А если учесть диалог в начале знакомства – имеется и глубокое содержание. Сколько ей лет – пятнадцать, семнадцать? Попробуй сейчас угадай нынешних девчонок...
– Я знаю, о чем вы хотите спросить: кто я такая, сколько мне лет, и что я вообще здесь делаю?
Мы с Шурой растерянно переглянулись.
– Учусь в культпросветучилище, в ноябре будет семнадцать. А здесь я бываю просто так, когда становится скучно. Надеюсь, информация исчерпывающая? – она улыбнулась обезоруживающе, встала и направилась вниз по лестнице.
В очередной раз объявили задержку нашего рейса. Сидеть становилось невмоготу, и я решил выйти покурить. Еще на лестнице, ведущей на первый этаж аэровокзала, услышал: кто-то бренчал на гитаре, напевая хрипловатым баском незатейливую песенку о разлуке и предстоящей встрече. Среди зрителей я увидел Снежану. Парень закончил петь и отложил гитару в сторону. «Репертуар исчерпан, концерт окончен!» – весело сообщил он.
– А вы вот ее попросите! – неожиданно сказала проходившая мимо работница аэропорта, полная, добродушная, словоохотливая женщина. – Спой, Снежана, все равно ребятам, похоже, долго еще тут куковать...
«Ребята», могучие бородачи, подхватили:
– Спойте, девушка. Просим!
Владелец гитары уступил свое место.
Снежана на мгновение смутилась, но быстро совладала с собой и, решившись, кивнула: «Хорошо, спою». Она пробежала тонкими длинными пальцами по струнам, привыкая к новому инструменту. Взяла первый аккорд и вступила таким классическим перебором, что ее предшественник машинально почесал затылок.
«Иногда о любви забываю,
Но про все забываю, любя.
Без тебя не живу – не бываю,
Даже если живу без тебя...».
Голос у нее оказался несильный, но очень приятный, грудной, слова проникали в душу. Гитарой Снежана владела виртуозно, и знакомая песня Антонова прозвучала будто впервые, представ в другом свете.
«...И с любовью ничто не сравнится.
Даже звезды не выше любви!»
Кольцо слушателей вскоре стало настолько тесным, что пробиться сквозь него было невозможно. Люди останавливались и прислонялись к стене, уже не пытаясь увидеть лицо исполнительницы. За песней последовала другая, потом третья... Уговаривать Снежану не было надобности. Она была своей среди незнакомых ей людей, которые через несколько часов разлетятся, кто куда, и вряд ли еще встретятся.
Не помню, сколько она спела песен, да и никто не считал. Веселые и грустные, популярные и малоизвестные, все они были о любви. Мне даже показалось, что некоторые из них принадлежат именно ей...
К последнему рейсовому автобусу проводить Снежану вышли почти все. В бездонной тьме полярной ночи, будто продолжением импровизированного концерта, сплошной цветомузыкой переливалось, играло перламутровыми красками северное сияние.
– Счастья вам и удачи! – Снежана помахала рукой сквозь заиндевелое стекло. Автобус с единственной пассажиркой тронулся.
– Славная дивчина! – вслух обронил владелец гитары.
– Странная немного... – добавил кто-то.
Уже далеко за полночь, разговорившись со словоохотливой работницей аэропорта, я узнал, что Снежана бывает здесь не случайно.
– Парня она ждет своего, – вздохнув, доверительно шепнула женщина. – Вскружил он девчонке голову и улетел. Вот она, дуреха, и встречает его, все еще надеется, что вернется... Того уж, поди, след простыл, а она ждет, верит. Глупенькая, я ей говорю, ну, полюбил, после разлюбил, мужики нынче ох ненадежные. А у тебя, говорю, любовь эта пока первая... Тут она глазищи свои вскинула на меня и серьезно так спрашивает: «А разве бывает другая любовь?». Я и не нашлась, что ответить. Вижу, чудит деваха.
Hо поёт – сами видели – заслушаешься...
– Объявляется посадка на рейс Т-17 Тюмень – Салехард – Харасавэй! – захрипело в динамиках. – Повторяю...
– Ну, слава богу! – облегченно вздохнул Шурик и суетливо полез за паспортом.
Мы прошли зону пограничного спецконтроля, вышли из «накопителя» и направились к стоянке нашего самолета. Уже возле трапа Шурик неожиданно потянул меня за рукав: «Смотри!».
Я обернулся. За невысокой металлической оградой на заснеженном фоне виднелся знакомый силуэт: хрупкая стройная фигурка в обыкновенном пальто с капюшоном.
Самолет разбежался и, оторвавшись от полосы, взял курс на север. Последнее, что я увидел в иллюминатор, – маленькую одинокую точку возле здания аэропорта.
А ведь она совсем не одинока, подумалось. У нее есть любовь и вера, это не так уж мало.
Харасавэй, база Карской НГРЭ. 1984 г.
