Беседы с академиком Абелом Аганбегяном
Продолжение. Начало в №№82, 87, 92.
Прививка от иждивенчества
– В советской «Литературке» была рубрика «Если бы директором был я», где читатели предлагали разные идеи. Так вот, если бы Вы, Абел Гезевич, стали «директором» страны, то какие бы реформы провели в первую очередь?
– Понимаешь, у нас очень низкая производительность труда, – ответил Аганбегян. – Власти гордятся тем, что за 10 лет до кризиса она выросла на 70%. Цифра красивая, только надо понимать, что рост этот стартовал с очень низкой базы 1999 года. Тогда, после кризиса, производительность упала почти вдвое сравнительно с 1989 годом. Так что к 2008 году мы лишь восстановили уровень производительности 1998 года. Да и рост этот наполовину связан с конъюнктурой мировых рынков.
Совсем другая картина вырисовывается, – продолжал Аганбегян, – если сравнивать Россию и США. В сталелитейной промышленности и розничной торговле наша производительность равна трети американской, в банках – 23%, в строительстве жилья – 21%, а в электроэнергетике и вовсе 13%!
Есть две общие причины нашей ужасной отсталости. Во-первых, сохранилась советская система организации производства и труда. В СССР каждое предприятие создавали как феодальное, или, как сейчас говорят, самодостаточное. Со всем набором вспомогательных и подсобных служб. Весь же мир давно занимается специализацией, кооперацией и аутсорсингом. То есть покупает эти услуги на стороне, где они значительно дешевле и качественнее. Вот наши металлургические заводы за последние годы основательно реконструировались, ввели у себя самые лучшие технологии и высокопроизводительные агрегаты. И всё равно производительность труда у них втрое ниже американской. Почему? Да потому что сохранили порочную советскую «самодостаточность».
Ну, а во-вторых, очень стара технологическая база. Средний возраст машин и оборудования около 18 лет, а в странах Запада – около 8 лет. В энергетике, например, половине агрегатов более 30 лет, они потребляют вдвое больше топлива на выработку одного киловатт-часа и единицы тепла.
В строительстве, кроме уже сказанного, очень низкая эффективность проектов. Конструкции домов очень тяжелые, условно говоря, хрущевские панели. Современные материалы и утеплители используются редко. Это вместе с поборами чиновников неимоверно задирает цены. Перед кризисом квадратный метр жилья в многоэтажном доме Чикаго стоил $ 2400, в Манчестере – $2668, в Гамбурге – $2167, в Стокгольме – $ 2313, а в России – $3240 (с учетом ремонта и вовсе 3800-4000 долларов). Нагородили невероятные административные заборы. Для согласования типового строительства нужно одолеть 54 процедуры, на что требуется примерно 700 дней. В развитых же странах всего 15-16 процедур, и занимают они меньше 170 дней.
Низкая производительность труда наших банковских служащих объясняется огромной отчетностью, а также неразвитостью электронных платежей, при которых трансакция в 10 раз дешевле, чем непосредственно в банке.
– И как стимулировать рост производительности труда?
– Конечно, нужны специальные программы обновления технологической базы, – ответил Абел Гезевич. – Но в первую очередь я хочу коснуться социальной системы в целом. Ведь все изменения в экономике и технологиях делаются ради того, чтобы люди жили лучше. Иначе какой во всем этом смысл?
Так вот, социальная система в России осталась в основном советская: подавляющая часть финансов находится у государства, которое распоряжается ими крайне неэффективно. Я уже не говорю о воровстве и коррупции. Нам нужно переводить социальную систему на рыночные рельсы. Это вовсе не означает, как думают некоторые, что тогда за всё людям придется платить во много раз больше.
С моей точки зрения, ключ к таким преобразованиям – резко, в 1,5-2 раза, поднять среднюю зарплату. А потом из нее отчислять в Пенсионный фонд, частично оплачивать медицинскую страховку и профобразование, а также налог на недвижимость. Нужно полностью оплачивать услуги ЖКХ по рыночным ценам, предварительно посчитав, насколько следует поднять зарплату и пенсии, чтобы полностью компенсировать людям этим затраты. По нашей оценке, последняя мера потребует повышения зарплат и пенсий примерно на 15%. Разумеется, в ЖКХ надо навести порядок, пресечь воровство, а иначе оно так и останется бездонным колодцем.
Лучше всего посмотреть, как работает такая социальная система, например, в Америке. Там государство на эти цели расходует очень мало средств, а большая их часть у бизнеса и частных лиц. Примерно половину доходов бюджет получает за счет налогов населения, а их доля в доходах людей не ниже 30%. Еще 10% зарплаты американцы отчисляют в Пенсионные фонды (в других странах 6-8% средств население направляет на медицинские страховки). Еще 5% идет на высшее и профессиональное образование. Добавьте сюда услуги ЖКХ, налог на недвижимость и ее страхование.
Вот при таком раскладе на все остальные нужды у людей остается 25-30% зарплаты или дохода. Поэтому в Америке номинальная зарплата в 6-7 раз выше, чем в России. Например, в легкой промышленности США она составляла до кризиса 1655 долларов, в а России – 251 доллар.
В чем преимущества рыночной модели? Предприятиям и организациям невыгодно держать много высокооплачиваемых работников. Поэтому руководители стремятся механизировать и автоматизировать труд, улучшать его организацию, повышать квалификацию персонала. С другой стороны, у людей резко усиливаются стимулы заработать дополнительно. А лишняя сотня долларов существенно увеличивает возможность купить товары и услуги. Наконец, третий стимул связан с выплатой кредитов. Ведь подавляющая часть американцев живет как бы в долг, и самый большой – покупка жилья.
Вовсе не хочу утверждать, – заметил Аганбегян, – будто в Америке лучшая социальная модель. Там есть свои проблемы, да и вообще ничего совершенного нет. Однако эта модель заставляет американцев быстрее вертеться, больше зарабатывать и копить сбережения. В среднем американская семья на «черный день» имеет около 100 тыс. долларов. Ведь если человек лишится работы, все равно надо выплачивать долги, а их на семью, в среднем, приходится более 2000 долларов в месяц.
Нам важно понять, что низкая зарплата россиян не создает никаких стимулов лучше, интенсивнее трудиться. И социальная система России в целом порождает иждивенчество, она не соответствует рыночной экономике, которая худо-бедно у нас все же формируется. Десять лет назад вроде бы провозгласили реформы в здравоохранении, ЖКХ, образовании, пенсионную. Но одни зашли в тупик, другие по-настоящему не начинались.
– Что ещё даст такая перестройка социальной сферы?
– Во-первых, надежные источники финансирования. Это дополнительно поднимет благосостояние граждан, избавит от острых проблем в пенсионной системе, улучшит качество медицинского обслуживания. Во-вторых, пенсионные фонды накопят «длинные» деньги, которые пойдут на модернизацию предприятий. В-третьих, налог на недвижимость станет крупным источником средств, который целесообразно направить местному самоуправлению. Эти деньги, в первую очередь, пойдут на улучшение дорог и социальной инфраструктуры. В-четвертых, усилятся стимулы лучше работать, поднимется производительность труда. В-пятых, сократится неимоверный разрыв доходов бедных и богатых.
– Каким образом?
– Сейчас богатые получают больше льгот, чем бедные, прежде всего в виде низкой платы за услуги ЖКХ, хотя потребляют этих услуг в гораздо больших размерах. Если введут рыночные цены, льготы отменят. К тому же богатые станут платить большие налоги за недвижимость, а у бедных она небольшая.
Вообще в России структура налогов перекошена. На Западе примерно половину налогов платит бизнес, а половину – население. В основном с недвижимости и подоходный налог. В России же бизнес платит около 85%, а население – остальную часть. Хотя средняя налоговая нагрузка у нас примерно европейская, однако фискальное бремя для бизнеса самое высокое в мире. Прежде всего, у нас самый большой НДС, это существенно тормозит социально-экономическое развитие. В Западной Европе НДС в кризис снизили до 15%.
– Кстати, как Вы, Абел Гезевич, относитесь к плоской шкале налогов?
– У нас она, наверное, не будет работать из-за плохого администрирования. Ведь примерно треть зарплат выдают в конвертах, хозяева не платят налог за квартиры, которые сдают в аренду, и так далее. В мире, например, в той же Америке, соответствующие службы сопоставляют доходы и расходы. На каждого человека ведется электронное досье. Все операции – только с карточкой, использование наличности очень ограничено. И если доходы не стыкуются с расходами, вас начнут дотошно проверять.
Систему попроще используют в Швейцарии и, например, в Англии. Налог платят с суммы, которую вы должны были бы получать. Например, у президента условной швейцарской фирмы доход должен быть примерно 2-3 млн франков в год, а зарплата примерно 100 тыс. франков. Вот с нее и начисляют налоги. Сколько на самом деле этот президент получает – никого не интересует. Если начнёт протестовать, его станут так проверять, что ему непоздоровится.
А у нашего чиновника и дом роскошный может быть, и машина шикарная, явно не по официальным доходам. Но законы не позволяют только на этом основании устроить проверку.
Я уверен, продолжал Аганбегян, что реформа социальной сферы позволит ещё остановить и депопуляцию населения. Известно, что средняя продолжительность жизни в России 67,5 года, а в развитых странах – 78-82 года. Мужчины наши живут не 74-78, как на Западе, а 62, что на 12 лет меньше, чем живут наши женщины. Такой разрыв только в России! Даже в Индии, где уровень экономического развития ниже российского в 5 раз, средняя продолжительность жизни мужчин выше, а смертность ниже, чем у нас.
В расчете на 100 тыс. населения в России, по сравнению с Францией, умирает от инфаркта в 6,5 раза больше, от инсульта – в 5,9 раза больше, от травм и внешних причин – в 5 раз больше, от рака – на 20-30 лет раньше и в более молодом возрасте. Словом, положение со здоровьем россиян – катастрофическое. Но в 2005 году было еще хуже. Я уже приводил примеры успеха по некоторым направлениям. Значит, можно поправить ситуацию, но для этого надо хоть что-то делать.
Пора, наконец, переходить на программно-целевое управление сокращением смертности. Что мы конкретно предлагаем? Коллективы узких специалистов разрабатывают трех-, пятилетние программы по видам смертности с конкретными шагами и ресурсами. Такие меры в Академии меднаук и Минсоцразвития есть, их надо только доработать. Назначить головные научно-клинические центры руководить – с персональной ответственностью – профильными программами и передать им все ресурсы. А к ним присоединить средства бюджетов субъектов, муниципалитетов, страховых компаний и выручку отдельных медучреждений, которые за активное участие в таких программах получат дополнительные средства. Часть денег под гарантии государства привлечь из Мирового и Европейского банков.
Реализация таких программ, по нашим расчетам, сократит смертность от инфарктов и инсультов минимум вдвое, от травм и внешних причин – в 1,5 раза, от рака – на четверть. Эти больные будут жить на 10 лет больше. И, конечно, диспансеризация, регулярное обследование должно стать элементом культуры нашего населения. Пока же люди обращаются к врачу, когда жареный петух клюнет…
Окончание следует.
