В наш ловкий и ухватистый век, когда на всех направлениях побеждает деловая копошня вдумчивую, спокойную и размеренную жизнь, трудно быть и оставаться простым, никуда не спешащим мечтателем-созерцателем красот бытия, влюбленным в облака романтиком-идеалистом. Да еще к тому же при всех Интернетах, трехмерных кинозабавах и прочее быть всецело увлеченным, например, чеканкой по меди, вязанием крючком или сочинительством стихов. Но наш герой как раз-таки представляет собой один из этих редчайших экземпляров – он резчик по дереву. Нет, пока не профессионал, любитель, да и лет ему… нет и двадцати.
Игорек Попрядухин учился в одном из местных вузов. До этого благополучно окончил 62-ю школу, знаете, что во Втором Заречном. И вот там-то еще на первых «трудах» его внезапно околдовал запах свежестроганой древесины. А именно сосны. Увидал он, как Иван Егорыч стамеской с помощью киянки выдалбливал пазы в будущих табуретных ножках, и непременно пожелал попробовать сам… Понятное дело, и педагог, и родители были несколько удивлены таким увлечением сугубо городского ребенка, но ничего против не имели.
С тех пор Игорек накоротке с этими несложными, но очень действенными стальными и деревянными инструментами, равно как и со многими другими орудиями своего хобби. Надо сказать, что как паренек сметливый он тут же попытался по возможности досконально вникнуть в суть этого древнего ремесла, прочел все, что нашел по этой теме в книгах и сети, сошелся со знающими людьми, побывал даже на местных действующих производствах – мебельной фабрике «Заречье», например. Объехал всю «старую» Тюмень с ее худо-бедно, но сохранившимися и восстановленными памятниками деревянного зодчества: домами Буркова и Колокольникова, лично познакомился с нашей живой легендой резьбы и реставрации, былинным Микулой Селяниновичем – колоритным бородачом-трезвенником Вадимом Шитовым, побывал в музеях, собственноручно и любовно прикоснулся к потемневшим образцам резьбы старых умельцев. Повидал изделия из дуба, тиса и черной ольхи, подержал в руках шкатулку из настоящего махагониевого дерева… Многое, в конце концов, понял юный мастер и о себе самом: оказывается, ему ближе не отделка деревянных строений наличниками, карнизами, колоннами и прочими резными и прорезными украшениями, но изготовление изящной домашней утвари, мебели, декоративных замысловатых скульптур, барельефов, горельефов и т.д., и т.п. Короче говоря, некие малые формы. Вот это – его. И этим он увлекся до одержимости. Хотя, в общем-то, и не ради сего благородного занятия мы начали свой рассказ. А вот что случилось всего лишь несколько годков назад в нашем славном Тюмень-граде.
Как-то в апреле 20… года часов около трех пополудни Игорь вышел из дома и отправился в сторону Челюскинского моста. Он не торопился и потому от Песков до центра решил прогуляться пешком. Снег сходил довольно быстро, и тротуар был совершенно сух. Идти – одно удовольствие. Кое-где встречаемые вдоль дороги ивовые кусты уже заметно разбухли ветвями и вот-вот должны были выстрелить предпасхальными пушистыми сережками. Зычное весеннее небо своим лазурным куполом, кажется, отражало и усиливало все земные звуки – чей-то заливистый смех вдалеке – где-то внизу, на Луговой, сигнал проезжающего авто, разговор прохожих, лай дворовых собак в частных домиках по Береговой. И от этого на душе становилось еще радостней, еще солнечней и мечтательней. Вот уже и мост. Ледоход к тому времени сошел на нет, Тура была широка и как-то по-особенному искриста. Над водой было чуть свежее, и наш герой бодро вдыхал полной грудью.
А за спиной у нашего романтика был большой рюкзак, в котором он нес свой новый бесценный шедеврик – барельеф иконы Богоматери Одигитрии, выполненный из цельной доски сибирского кедра по древним русским изводам со всем возможным прилежанием и духовным подвизанием, а иначе Игорь Андреевич Попрядухин и не мог. Да, на тот момент он созрел уже и до такого творчества. Несуетного и душеполезного. В отличие, увы, от многих его чересчур деловых или чересчур легкомысленных ровесников, со школьной скамьи прожигающих молодость в погоне за деньгами, прозябающих за компьютерами, по ночным клубам да в скользких подворотнях…
А двигался-то он не спеша в один замечательный деревянный особнячок на улицу Осипенко. Туда намедни пригласил его один старший друг – студент-филолог Костя – на сход других, таких же, как они, не равнодушных к творчеству обитателей Тюмени.
Костя был тоже редкий человек – он писал сказки. В свое время, узнав о существовании городского литобъединения при Доме писателей, стал постоянным его участником. Надо сказать, что в ту пору литературным объединением руководил наш известный поэт и литературный критик Виктор Захарченко. А возглавлял нашу региональную писательскую братию незабвенный Сергей Борисович Шумский, оригинальный повествователь и рассказчик, народный целитель-травник. Множеством благих деяний отличился на земле-матушке сей человек – Царство ему Небесное! Атмосфера в Доме писателей царила тогда наидобрейшая, наигосте-приимнейшая. Там привечали не только пишущих, но и певчих, и рисующих, и живописующих, и вообще – всяких интересных людей. Помнится, приходили даже какие-то странные изобретатели невероятных летательных аппаратов и вечных двигателей. Наведывались, естественно, музыканты и актеры, нефтяники и геологи, таксисты, подводники, железнодорожники, историки, архивариусы, профессора и доктора, герои-авиаторы, священнослужители… Ну, а теперь вот и молодой резчик по дереву решил пожаловать.
Собою наш умелец был выше среднего роста, светловолос и сероглаз. Своими движениями был не то чтобы неуклюж, но как-то подчеркнуто неторопок, спокоен и осмотрителен. Не тонкие, но упрямо сжатые губы словно бы немного не сочетались с его по-дет-ски высоко вскинутыми бровями и совершенно простосердечно широко открытыми глазами, однако так казалось только сначала. Познакомившись поближе, уже привыкаешь к его своеобразному, но довольно гармоничному лицу и типажу. Над верхней губой его и по подбородку уже едва заметно курчавилась русовато-золотистая поросль…
На втором этаже просторного старинного особняка Игорька встретила уже собравшаяся разнообразная публика – от школьников до пенсионеров, включая и нескольких студентов и студенток. Кто-то пришел с гитарой, кто с баяном, кто с рисунками, кто-то с рукописями стихов и прозы, а он аккуратно снял рюкзак и поставил у окна, рядом с журнальным столиком. Филолог Константин представил вновь приглашенного всем присутствующим и руководителю, и через несколько минут заседание лито началось.
По кругу читали и пели, обсуждали и рассуждали, вставал Валера Филисюк и вполголоса, но очень четко и ритмично декламировал несколько строф и заканчивал так:
Я буду думать о тебе,
Чем не занятие мужчине?
На след, на свет в твоем окне
Смотреть без видимой причины…
– Здорово! Молодец! – восклицали Саша Шелудков, Виталик Огородников, Игорь Ефимович и другие. А Вадим Журков охлаждал: «Содержание на пять с плюсом, а вот рифма-то не точна: «тебе-окне» – созвучие весьма неуверенное, так рифмуют нынче только попсовые поэты-песенники…». Тут вступал в спор в защиту песенников бард из Тюменского госуниверситета Федя Карандей…
В общем, дело шло своим чередом – происходил обмен идеями, образами, ощущениями, убеждениями, какими-то порой не вполне уловимыми догадками и ассоциациями. Благодатное совершалось. Здесь, в этой большой светлой комнате с шестью высокими арчатыми окнами, без всякого пафоса зарождалось тогда новое в литературе и искусстве нашего края…
Но не об этом речь.
Со своего места, из угла апартамента возле журнального столика, Игорь давно уже заметил в противоположном углу помещения – и пристально наблюдал за невозможно красивым нечто – это были синие глаза одной очень скромной и молчаливой девушки. О, Господи, вот о чем мечталось ему давно! Вот какой милый и печальный до магнетизма лик он интуитивно сработал недавно резцом в центре другой своей большой кедровой иконы-складня… Нет, ту свою работу он не считает совершенной – там Приснодева слишком земная. Вот такая… И это – сон в руку!
Превращаются сердца в деревья,
Превращаются деревья в камни…
Начинал свой философский опус надымчанин Володя Шумков, как раз проездом случившийся в Тюмени. «Вот это точно! – подумал Игорь, – в деревьях таятся, в них как бы заключены прошлые человеческие жизни, потому-то сама древесина с ее текстурой – волокнами, годичными кольцами и прожилками, сучками, свилями и сердцевинами, с ее врачующим смоляным ароматом так родна и тепла нам…». Его мысли прервались сипловатым голосом приветливого и одновременно взыскующего руководителя Захарченко:
– А как бы прокомментировал услышанное наш новообращенный участник Игорь Попрядухин?
Вопрос застал его врасплох. Он сильно смутился и покраснел.
– Пожалуй, верно подмечено насчет сердец и деревьев… Мне понравилось. Больше сказать ничего не могу…
Он сел как-то по-школярски поспешно и тут же украдкой взглянул на нее – она улыбнулась ему. О счастье! Она совсем не отвернулась от него, такого нескладного и недалекого… А потом настал ее черед. Вся такая маленькая и тоненькая, с высоким лбом и длинной русой косой, она отнюдь не робко поднялась из своего закутка и стала довольно резко читать:
Мое искусство – радость
Накануне смерти.
Мне обжигает пальцы
Пограничная черта.
Здесь, у тончайшей грани,
Солнце светит ярче,
Резвоигривей краски,
Неотступнее мечта…
– Какие-то слишком угрюмо-замудренные строки, Оленька, в ваши-то юные семнадцать! – тут же отозвалась одна пожилая дама, давнишняя сочинительница басен и бесконечных од и дифирамбов в честь многочисленных свадеб и юбилеев многочисленных, опять же, родственников и знакомых, а также в честь всех юбилеев горячо любимой Тюмени аж на пятьсот лет вперед. – Надо бы, душенька, о весне, о жизни, о любви, о мальчиках! Вон смотрите, как с вас глаз-то не сводят вон из того угла…
Кто-то из студентов, напротив, рьяно и ревностно одобрил прочитанное.
Оля Смирнова, оказывается, здесь была уже известной возбудительницей споров и разномнений. Волнуясь и слегка дрожа, однако еще более уверенно она читала дальше.
Длинные-длинные тени зимы.
Чересполосица жизни.
Но затеряться так счастливы мы
В заиндевелой Отчизне.
Розовой дремой окутан ручей
И околпашены избы.
А веретёна дымов из печей,
Кажется, так и вились бы…
Видно, что руководителю как поэту и уроженцу русской деревни творчество этой юной город-ской неформалки было очень по душе. Из сего, представленного на обсуждение, более энергично и эмоционально он выделил именно ее наполненные живыми признаками земного быта и бытия стихи… Но не будем здесь вдаваться в подробности анализа поэтических достоинств оных, заметим лишь, что на Игоря, ничего в этом не понимавшего, его слова произвели решающее впечатление. Девушка на той стороне зала мгновенно и впрямь превратилась в настоящую небожительницу.
Он сперва услышал необычную музыку ее стихов и вдогонку понял, что ее творения уже печатаются в местных газетах и журналах, и скоро, возможно, она станет знаменитостью, тюменской звездочкой, а там, глядишь, и всероссийской… «Как же она хороша! И как недоступна мне, неотёсанному…».
Тут время дошло и до него – мол, ну-с, молодой человек, показывайте, что там у вас в рюкзаке! С чем пожаловали?
Он неспешно достал на свет широкий пласт толстой доски с рельефной резьбой и поставил на столик, оперев верхним краем о стену. Народ подошел поближе, встал и замер в изумлении.
Предзакатные пологие золотисто-алые лучи так контрастно сбоку высветили-осветили барельеф, что он буквально ожил в своей объемности, как бы отделившись от тела доски, а особая теплая розоватость древесины и вправду стала похожа на живое тело Младенца Христа и Богоматери… Чудо! Каков талант! Некоторые невольно перекрестились на этот дивный образ.
Но тут юный Попрядухин всполошился: «Что вы! Что вы, люди добрые, я ведь не иконных дел мастер, и эта доска не освящена, я просто учусь резьбе по дереву, я любитель… И не пустосвят же какой-нибудь, чтобы мнить о себе… Честно-честно, это так – «проба пера»… Что вы!». Все почему-то заулыбались.
Тут Оленька подошла к нему потихонечку и незаметно взяла его большую грубую ладонь в свои тоненькие трепетные ручки. И прижалась к нему.
И вот, собственно, и все, что нам известно о произошедшем событии тогда, накануне Пасхи, в апреле 20… года. С тех пор они не расстаются. И слава Богу.
